Кандиевское восстание

История Белинского района
Administrator
Администратор
Сообщения: 407
Зарегистрирован: 30 авг 2016, 09:10
Репутация: 0
Откуда: Белинский
Контактная информация:

Кандиевское восстание

Сообщение Administrator » 16 ноя 2017, 11:56

Книга - В. Шварев "Кандиевское восстание" (Пензенское книжное издательство 1955 год)

ВВЕДЕНИЕ (часть 1)

В середине XIX века сила экономического развития России создала условия, когда «верхи» общества не могли жить по-старому, а «низы» не хотели. В России сложилась революционная ситуация.
В. И. Ленин указывал, что существует три главных признака революционной ситуации: 1) невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде своё господство, 2) обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетённых классов, 3) значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс.
Эти признаки революционной ситуации в России были налицо в 1859 - 1861 годах, но революционного взрыва не последовало, дело кончилось куцей, однобокой реформой 1861 года.
Почему же так получилось? Почему старый господствующий класс не был свергнут, а старый феодальный строй не был растоптан и предан забвению, как, скажем, это случилось во время французской буржуазной революции 1789 года?
Основной причиной, как указывал В. И. Ленин, являлось то обстоятельство, что «...революционного класса среди угнетённых масс вовсе ещё не было».
Отсутствие революционного класса - пролетариата предопределило исход классовой борьбы в России в середине XIX века в пользу помещичьего феодального класса.
Русская буржуазия в то время была настолько слаба, что по существу не представляла собой серьёзной общественной силы, она не могла использовать против феодализма закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил, не могла возглавить борьбу масс за свержение феодализма. Беспомощность её объясняется не только слабостью, но и в значительной степени её антиреволюционностью. Русская буржуазия была зависима от царизма, прислуживала ему и на всех этапах своей истории выступала как антиреволюционная сила.
Таким образом класс крестьянства в революционной ситуации середины XIX века боролся в одиночестве с классом помещиков, в защиту которого выступало мощное феодальное государство.
Крестьяне активно и смело, не щадя своей жизни, выступали против крепостного строя, но на сознательную широко организованную борьбу против царского самодержавия ещё не поднимались.
В. И. Ленин указывал: «В России в 1861 году народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу. Крестьянские восстания того времени остались одинокими, раздробленными, стихийными «бунтами» и их легко подавляли».
В силу указанных причин, несмотря на наличие благоприятных условий, в конце 50-х годов буржуазная революция в России не произошла. Но сила экономического развития и революционное крестьянское движение вынудило правительство и помещиков отменить крепостное право.
История крестьянского движения середины XIX века изучена далеко недостаточно. Историческая наука располагает немногими исследованиями общего характера, основанными, как правило, на материалах центральных архивов. В большей мере имеются публикации документов по этому вопросу, нежели исследования.
До сих пор не исследовано и одно из самых крупных крестьянских восстаний, вошедшее в историю под именем Кандиевского. Мы располагаем несколькими публикациями документов в центральных журналах и отдельными статьями Ф. М. Дворянова и В. А. Шварёва в местной газете «Сталинское знамя».
Настоящая работа построена на опубликованных источниках, статьях периодической прессы и, главным образом, на неопубликованных материалах, извлечённых из фондов Пензенского областного архива.
В ходе подготовки рукописи автор получил ценное замечание, значительно повысившее качество работы, от академика Н. М. Дружинина, за что и приносит ему глубокую благодарность.

ПЕНЗЕНСКАЯ ГУБЕРНИЯ НАКАНУНЕ РЕФОРМЫ 1861 ГОДА

Крепостное право в России, зародившееся ещё в IX веке, безоговорочно подчиняло большую часть населения меньшей. Крестьяне были движимым имуществом помещика, и хотя юридически помещичья власть подвергалась некоторым ограничениям, фактически дворянин выступал полноправным вершителем судьбы принадлежащих ему крестьян. С XVIII века производительные силы страны стали развиваться более заметными темпами. Развернулось строительство крупных мануфактур, росло техническое изобретательство, вводились в строи новые орудия труда как в области промышленности, так и в области сельского хозяйства. Стал заметно подниматься производственный опыт русских людей, росли их трудовые навыки, уменье обращаться с сложными машинами, в связи с чем стало расти число квалифицированных рабочих. Промышленность всё более отделялась от земледелия, что способствовало дальнейшей специализации различных отраслей мелкого производства и их объединению в простейшую капиталистическую кооперацию. В XIX веке происходит процесс расширения машинной базы для крупного производства (в первую очередь в текстильной и хлопчатобумажной промышленности), который привёл к промышленному перевороту, начавшемуся примерно с 30-х годов.
Развитие производительных сил страны шло неравномерно, так как каждый шаг по пути нового сопровождался ожесточённой борьбой с крепостнической системой; неравномерным оно было и в силу необъятных пространств России, районы которой находилась в различных экономических условиях. Машинная техника в основном накапливалась и применялась в центрально промышленных и западных областях, на юге России и Урале, тогда как в губерниях с аграрным направлением хозяйства, таких, как Пензенская, технический прогресс шёл исключительно медленно.
Пензенская губерния являлась одной из типичных губерний крепостной России, где в силу целого ряда экономических особенностей крепостничество проявлялось вплоть до его отмены в наиболее грубых формах и по существу ничем не отличалось от рабства.
Губерния занимала пространство в 33394 квадратных версты, или 3478614 десятин. Территория её была разбита на десять уездов. Плотность населения для того времени была довольно высока - 34 человека на квадратную версту. По 10-й сенатской ревизии (1858 г.) население составляло 1132436 человек, причём только 8 процентов его находилось в городах.
Земля принадлежала помещикам, владевшим 1718393 десятинами удобной пахотной земли, или 56% от общего количества, и казне - 1288920 десятин (42%), а 2% распределялось между монастырями, церквами и городами. Крестьяне собственной земли не имели.
Основой феодального хозяйства губернии являлись крупные латифундии. Огромные поместья от 1000 десятин и выше сосредоточивали до 50% всех помещичьих земель, а в уездах Чембарском, Городищенском и Пензенском - до 70%. Владельцам этих крупных поместий принадлежало до 70% всех крепостных. В губернии царили Шереметьевы, Шуваловы, Голицыны, Уваровы, Бахметьевы, Куракины. Их поместья достигали 30 - 50 тысяч десятин. По существу губерния находилась в руках каких-нибудь 200 дворян.
Ускоренное развитие товаро-денежных отношений с конца XVIII века поставило перед пензенскими помещиками задачу: найти пути более удобной и дешёвой реализации хлеба, которая затруднялась удалённостью от больших торговых дорог. Эта задача была решена через винокурение. Заведя винокуренный завод, помещик не только перерабатывал свой хлеб, но и по исключительно дешёвым ценам скупал его у соседей. Благодаря таким условиям число винокуренных заводов в губернии быстро росло. Если в 1800 году их было всего 8, то в 1850 году насчитывалось уже 50, а в 1858 году—71.
Винокуренные заводы, в известной степени, разрешили проблему повышения товарности помещичьих хозяйств, получивших возможность увеличивать посевы, не опасаясь за сбыт хлеба. Наибольшее число винокуренных заводов находилось в трёх уездах: Городищенском - 26, Пензенском - 13 и в Писарском - 11, что объясняется наличием в этих уездах дешёвого древесного топлива.
Винокурение - специфическая отрасль промышленности Пензенской губернии - играло в ней ведущую роль. Достаточно сказать, что число винокуренных заводов составляло 35,5% от всех предприятий губернии и что они давали 46% всей промышленной продукции.
Винокуренные заводы принадлежали исключительно помещикам, составляли часть их вотчинного хозяйства, поэтому они, как правило, были основаны на крепостном, барщинном труде. Обычно летом крестьяне работали на полях, а зимой помещик сгонял их на свой завод, где они отбывали барщину.
Так же быстро, как и винокуренное, развивалось сукнодельческое производство. В конце XVIII века существовало 4 суконных фабрики, а к 1858 году их насчитывалось уже 29. В основном они возникли в 30 - 50-е годы XIX столетия, когда в степных уездах губернии стало развиваться овцеводство. Фабрики в основном вырабатывали грубые сукна для нужд армии, но уже с 40-х годов в губернии появилось тонкорунное овцеводство, что позволило части фабрик перейти на производство тонких сукон. Суконные фабрики давали 34% всей промышленной продукции и являлись второй ведущей отраслью промышленности губернии.
Кроме этих производств, в руках помещиков находились свеклосахарные и стекольно-хрустальные предприятия.
Неизвестное для губернии в XVIII веке свеклосахарное производство получает довольно быстрое развитие с начала XIX века и к концу 50-х годов насчитывает 13 заводов, вырабатывавших около 20 тысяч пудов сахарного песка. Это явление означало прогрессирование сельского хозяйства, его капиталистическую специализацию.
Техника в крепостной промышленности стояла на чрезвычайно низком уровне, оборудование предприятий помещики стремились изготовить на месте. Характеризуя крупную и лучшую в губернии суконную фабрику помещика Литвинова в селе Александровском Городищенского уезда, Сталь пишет: «Все машины устраиваются на фабрике, у себя, дома, своими средствами и мастеровыми». Помещики чаще прибегали к дешёвому ручному труду, нежели к усовершенствованию техники.
Вольнонаёмный труд в крепостной промышленности губернии стал применяться сравнительно часто с 30-х годов XIX века. Наиболее высокий процент вольнонаёмного труда был в свеклосахарной промышленности губернии, наиболее низкий - в винокуренной. Вольнонаёмных составляли в основном мастеровые специалисты и сезонные рабочие, которых нанимали в страдное время. Для примера приведём состав рабочих на свеклосахарном заводе Бахметьева в селе Николо-Пестравке.
Крепостных крестьян пеших и с лошадьми при заводе было 183, вольнонаёмных - 78, слесарей - 3. Следовательно, вольнонаёмные составляли 30 процентов. Надо, однако, оговориться, что у Бахметьева в том же селе находился большой хрустальный завод, поглощавший основную массу его крепостных, что, без сомнения, повышало необходимость прибегать к сторонним рабочим на других предприятиях.
Эксплуатация крестьян в крепостной промышленности была поистине бесчеловечной, рабочий день не регламентировался, расценок за работу не устанавливали, отношения хозяина и к вольнонаёмному и к крепостному были почти одинаковые. Тот же Сталь свидетельствовал, что на суконной фабрике Литвинова «работа идёт днём и ночью в красильной, где, впрочем, не производится смена рабочим, так как они имеют возможность всегда отдыхать по очереди и в валяльных, где работа идёт безостановочно даже по праздникам». Недаром крестьяне боялись фабрик и заводов, как огня, а сёла, где они стояли, считали погибшими.
С конца XVIII века появляются предприятия с чисто капиталистической организацией, основанные на капитале и вольнонаёмном труде. Правда, в пределах феодального производства они не играли большой роли, выполняли как бы вспомогательные функции и работали в основном на удовлетворение мелких нужд населения. Это были писчебумажные, кожевенные, клеевые, салотопенные, мыловаренные, воскобойные, кирпичные, колокольные, свечные и др. подобные предприятия. Машинная техника на них почти отсутствовала. Лучшие из них, как кожевенный завод купца Пентюхова в г. Пензе, мыловаренный Чембарова там же, воскобойный Пликанова в Саранске, поташный Кроткова в Саранском уезде и другие, имели от 10 до 15 рабочих. Всех предприятий такого типа насчитывалось 130 - 135.
Из числа капиталистических предприятий только два были более или менее крупными, хорошо организованными, оборудованными новейшей техникой, это писчебумажная фабрика купца Сергеева и суконная фабрика Белоярцева в Пензе, возникшие в 1850 году. Общая сумма продукции всех недворянских предприятий не превышала 20%.
Промышленность губернии развивалась медленнее, чем в соседних. Так, предприятий, необложенных акцизом, было: в Нижегородской губернии — 628, Саратовской — 275, Тамбовской — 199, в Пензенской — 85.
Как видно из рассмотренного, промышленность Пензенской губернии была в основном крепостнической, основанной на барщинном труде, тесно связанная с сельским хозяйством, зависимая от него и, следовательно, полностью зависимая от крепостнической системы. Это обстоятельство, а также феодальная собственность на землю, владельческое право и дворянские привилегии являлись сильнейшим тормозом развития производительных сил губернии.
Хозяйство губернии в целом чрезвычайно слабо втягивалось в круг товаро-денежных отношений.
Сила экономического развития страны делала своё дело и в сельском хозяйстве. Со второй половины XVIII века неуклонно растёт его товарность Помещики стали больше и больше производить хлеба для продажи, появилась тенденция повышения уровня производительных сил, которая в XIX веке обозначилась довольно ясно. Помещики ищут путей изменения системы земледелия, обзаводятся машинами, вводят плодосменные посевы, улучшают животноводство, сеют технические культуры - картофель и свёклу.
В стране стало развиваться сельскохозяйственное машиностроение и обширная агрономическая пресса обсуждала пути улучшения сельского хозяйства.
В Пензенской губернии также наблюдались нововведения. С 20-х годов в южной её части появилось свеклосеяние, давшее возможность развитию сахарной промышленности. С 30-х годов был введён картофель, очень скоро завоевавший всеобщее признание. Если в 1848 году его высевали 38391 четверть, а собирали 71671, то уже в 1856 году картофеля высевали 102649 четвертей, а снимали 528866, что говорит об освоении этой культуры в пределах губернии.
С этого же времени стали применять удобрение, правда, в очень малом количестве и только раз в 9 - 12 лет.
К середине XIX века относятся попытки улучшения организации вотчинного хозяйства. Известный помещик - агроном И. В. Сабуров вводил в своём имении плодосменную и многопольную системы, применял выписанные из Англии плуги, производил строгий отбор семян и т. д. Новые приёмы ведения сельского хозяйства вводили и другие помещики губернии, но это не меняло основы системы земледелия губернии - оно продолжало оставаться рутинным и барщинным.
В крепостном помещичьем хозяйстве существовали две основные формы эксплуатации: барщина и оброк, причём барщина преобладала и господствовала в чернозёмных губерниях страны, к числу которых относилась и Пензенская.
К концу 50-х годов XIX века в губернии на барщине находилось 75% крепостных. По уездам барщина и оброк распределялись неравномерно, что видно из следующей таблицы (смотрите оригинал книги, страница 12 ).
Как видим, барщина преобладала во всех уездах и в чернозёмных и в нечернозёмных - Городищенском и Краснослободском. Преобладание барщинной системы и наличие крупного землевладения делало сельское хозяйство губернии полунатуральным, замкнутым, со слабыми связями с остальным миром, более стойким против развития по капиталистическому пути.
Барщина была самой свирепой формой эксплуатации крепостных крестьян. При барщине от воли помещика зависело число рабочих дней, дополнительные к барщине сборы, отправление обозной повинности и т. д.
Пензенские помещики, несмотря на правительственный указ 1797 года, по которому разрешалось использовать труд крепостных только три дня в неделю, заставляли крестьян работать по пяти - шести дней, а в страдное время посева и уборки урожая - всю неделю Помещица Краснослободского уезда Слепцова, которой принадлежало село Тройня, принуждала, как писали в жалобе крестьяне, работать «на неё, на своём содержании в каждой неделе шесть дней, исправлять за проданных рекрутскую повинность и платить подать подушную».
Помещик Пензенского уезда Бекетов не отпускал крестьян с барщины даже в церковь, чем вызывал нарекание со стороны священника, приход которого значительно оскудел.
Крепостные от зари до зари гнули спины на барском поле, гумне, огороде и на всех других работах, потребных в помещичьем хозяйстве, причём им давался тяжёлый дневной урок, который не всякий был способен выполнить. Помещик Керенского уезда Ранцев давал такие дневные нормы своим крепостным: вспахать казённую десятину в день должен был один человек, скосить десятину овса - 1,5 человека, десятину гречи - 1 человек, связать десятину ржи - 2 женщины, обмолотить 52 снопа - 1 человек. Урок существовал для всех видов работ и устанавливался самим помещиком или его приказчиками и управляющими.
Часто помещик сверх всего устраивал «сгонные дни», в которые крестьяне собирались со всего имения и работали на помещика от мала до велика по круглым суткам. Кроме изнурительной работы на барщине, крепостные должны были нести в пользу помещика повинности натурой. С каждого двора назначалось определённое количество битых гусей, кур, яиц, полотна, льна, шерсти, мяса и т. д. Летом крестьянки обязаны были запасать помещику грибы и разные лесные ягоды. Норм на повинности натурой не существовало, сколько потребует помещик, столько и должны были нести на его двор крестьяне.
Как только кончались полевые работы, помещик большую часть крестьян гнал в извоз. На своих лошадях крестьяне везли помещичий хлеб в далёкие столицы или в промышленные города. Таким образом крепостные круглый год были заняты на барщинных работах, что систематически подрывало их собственное хозяйство и приводило к поражающей нищете. Недаром даже усмиритель Кандиевского восстания генерал Дренякин вынужден был признать, что «Пензенская губерния по многоземелью своему, лёгкостью барщины и подводною повинностью в пользу помещика похвалиться не может».
Часто пензенские помещики прибегали к страшной для крестьян «месячине», при которой помещик отбирал у крестьян землю и инвентарь и заставлял их работать на себя только за «прокорм». Лишая таким образом крестьян средств производства, помещики превращали их в рабов в полном смысле слова. Заставляя работать крепостных почти круглые сутки, помещик очень мало, тратил на их содержание, так как кормил крестьян всякими отбросами. Владелец села Аракчеева Краснослободского уезда Каблуков, переводя своих крестьян на месячину, «выдавал как крестьянам, так и дворовым людям в сутки печёного хлеба дурного запаха по два фунта, без всякого другого съестного припаса... каждодневно высылал на господские работы и если кто-либо из оных, по ослабевшим силам работать не может, или не успеет сделать назначенного ему в работе урока, то он, Каблуков, нещадно бьёт своеручно палкой и делает разные телесные наказания».
Барщинная система сковывала хозяйственное развитие края. В Пензенской губернии господствовала низкая, рутинная техника и средневековая система земледелия, так называемая «трёхполка», при которой весь севооборот состоял из трёх полей: в первом поле рожь, во втором — яровые хлеба, в третьем - пар, где обычно кормился скот до посева озимой ржи.
Поскольку крупные поместья задавали тон экономической жизни, трёхполка господствовала и в помещичьих и в крестьянских хозяйствах. Земля обрабатывалась дедовскими орудиями: деревянной сохой и такой же бороной. Трёхпольная система и убогие орудия обработки земли предопределяли низкую урожайность хлебов, которая у помещиков была сам-четыре, сам-пять, а у крестьян из года в год не превышала сам-друг, сам-два.
Бывший в Пензенской губернии великий русский сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин так отозвался о системе местного земледелия: «Я видел... обширные полевые пространства в южной половине Пензенской губернии, но, под опасением возбудить в читателе недоверие, утверждаю, что репутация производства так называемых «буйных» хлебов гораздо с большим правом может быть применена к обиженному природой поморью, нежели к Чембарским благословенным пажитям, где, как рассказывают, глубина чернозёмного слоя достигает 2-х аршин. В Чембаре так долго и легкомысленно рассчитывали на бесконечную способность почвы производить буйные хлеба, что и не видели, как поля выпахались, а хлеба присмирели..."
В Чембаре говорили «в случае, ежели бог дожжичка не пошлёт, то нам, братцы, и помирать не в диковинку».
А Чембарский уезд почитался за лучший в смысле урожайности.
Важной особенностью хозяйства губернии было то, что барщинная система безраздельно господствовала в крупных поместьях, именно в них она приняла самые свирепые и уродливые формы и именно в крупных поместьях началось знаменитое Кандиевское восстание.
Распределение барщины и оброка в крупных поместьях выражено резче, чем по всем имениям. Если возьмём имения с владением в 100 душ крепостных и выше, в которых земли менее 500 десятин не было, то увидим, что в них барщина решительно преобладала.
Таблица ясно показывает, что в крупных имениях процент барщинных крестьян значительно выше, чем во всех имениях. (смотрите оригинал книги, страница 12 ). Так, в уездах Чембарском во всех имениях барщинные крестьяне составляли 69,4%, а в крупных — 91%. Даже в нечернозёмном Городищенском уезде, где казалось бы должна практиковаться оброчная система, барщина в крупных имениях составляла 100%. Это объясняется двумя причинами: 1) наличием огромных поместий (20 владельцев имели 19319 человек крепостных, или 60% от общего числа, и 188155 десятин земли в уезде) и 2) наличием большого количества лесов, которые давали дешёвое топливо и помещики получали возможность заводить множество всяких предприятий, основанных на барщинном труде. В целом по губернии в крупных имениях процент барщины составлял 88,2, тогда как во всех имениях - 75.
Не менее обременительной для крестьян была и вторая система эксплуатации - оброчная. Оброк практиковался там, где он был выгоден, чаще всего и как правило, в нечернозёмных губерниях, где земля родила плохо. Там помещики сдавали землю крестьянам почти целиком и назначали за её эксплуатацию оброк. В Пензенской губернии помещики редко сдавали землю крестьянам, за исключением Саранского, Краснослободского и Инсарского уездов, где ещё можно встретить эту форму оброка. Большинство помещиков практиковали другую форму - отпускали крестьян на заработки в города и в другие места, назначая за это определённую плату.
Пензенские оброчные крестьяне в основном занимались бурлачеством на Волге и Суре, но и в пределах губернии оброчные находили работу на фабриках и заводах. Средний оброк в губернии исчислялся громадной суммой от 20 до 22 рублей серебром с души. Чтобы понять, насколько он был велик, достаточно сказать, что самый удачливый бурлак на своей адской работе зарабатывал не более 20 - 25 рублей в сезон. Оброчные крестьяне, как и барщинные, были лично зависимы от помещика, но их положение облегчалось относительной свободой действий, они меньше подвергались издевательствам.
Кроме барщинной и оброчной системы эксплуатации крестьян, в губернии применялась и смешанная система, когда крестьяне одновременно платили помещику несколько заниженный оброк и выполняли барщину. К этой системе прибегали в основном мелкопоместные владельцы, старавшиеся за счёт крестьян получать и рабочую силу для своего поместья и денежные доходы.
И оброчная и смешанная системы в Пензенской губернии не играли самостоятельной роли, не определяли экономической жизни края, они являлись, при господстве барщинной системы, как бы дополнительным средством выколачивания доходов из поместий. Но вместе с тем обе системы знаменовали собой процесс разложения барщинного хозяйства.
Постепенно, наряду с помещичьим, в круг товаро-денежных отношений втягивалось и крестьянское хозяйство. Уже в XVIII веке крепостные крестьяне стали заниматься оброчным отходничеством и торговлей, а некоторые из помещиков поощряли оброчную систему, извлекая из этого немалый доход. Так, бабушка М. Ю. Лермонтова Е. А. Арсеньева в своём имении Никольское, Яковлевское тож, сама пристраивала крестьян к мелкой торговле и ремеслу и даже испросила разрешение открыть в селе базар. Её крестьяне ходили по соседним деревням, скупали масло, кожи, шерсть, коноплю и т. д. и перепродавали их более крупным, оптовым скупщикам. Были случаи, когда Арсеньева посылала крестьян торговать в Астрахань, откуда они гнали рыбу в Москву и в другие места. Никольских крестьян так и прозвали «тарханами», то есть мелкими торговцами. Впоследствии (примерно с 10-х годов XIX века) это название укрепилось за их селом.
С конца XVIII века стали заметно развиваться крестьянские внеземледельческие промыслы, возникавшие в зависимости от рода и характера местного сырья. В уездах, богатых лесом, крестьяне занимались выделкой дуг, телег, колёс, бочек и т. п., в степных - промышляли кожевенным, гончарным, кузнечным, шорным и др. производствами. Промыслы подрывали, разрушали натуральный характер крестьянского хозяйства.
К середине XIX века усилился процесс расслоения крестьянской массы, из Среды которой выделялись зажиточные, кулацкие хозяйства и разорённая беднота, что было также ударом по крепостничеству, которое в принципе предполагает уравнительность крестьянских хозяйств.
Но развитие капиталистических элементов в хозяйстве крепостных было неизмеримо слабее, нежели в помещичьих, и вплоть до реформы в крестьянском хозяйстве преобладали черты натуральности и замкнутости.
Процесс развития новых экономических условий и распада крепостнической системы ярко выражен в развитии торговли. Если в XVIII веке в Пензенской губернии было только две более или менее значительные ярмарки — в Нижнем Ломове и в самой Пензе, то в XIX в. губерния покрылась сетью ярмарок и мелких базаров и из села в село по ней ходили тысячи офеней и коробейников, разносивших свой товар.
Ярмарки проводились во всех уездных городах и наиболее крупных сёлах. Самыми значительными в середине XIX века из них были: Петропавловская в Пензе с оборотом до 300 тысяч рублей серебром, Нижнеломовская и Саранская с оборотом от 150 до 200 тысяч каждая. В целом по губернии оборот на ярмарках колебался от полутора до двух миллионов рублей в год.
Но тем не менее торговля в Пензенской губернии развивалась медленно.
Достаточно сравнить оборот по всем 44 ярмаркам в 50-х годах XIX века с оборотом па ярмарках соседних губерний, чтобы видеть, что губерния намного отставала от своих соседей: Как видно из таблицы (смотрите оригинал книги, страница 19 ), товарооборот на пензенских ярмарках не достигал и половины оборота в любой из соседних губерний, а продавалось товаров на пензенских ярмарках втрое, вчетверо и даже впятеро меньше. Это обстоятельство свидетельствует прежде всего о медленном распаде натурального хозяйства.
В середине XIX века торговля играла большую роль в хозяйстве губернии; сбыт во многом определял его направление. Помещики стали сеять те хлеба, которые находили верный сбыт, не «затоваривались» на их складах, а приносили определённый доход. От сбыта зависело и купеческое промышленное производство, во многом и дворянское, хотя последних выручала своими заказами казна.
Таким образом, как видно из вышеизложенного, производительные силы губернии, а вместе с ними и новые экономические отношения, хотя и медленно, но всё же неуклонно развивались, разрушая, подрывая крепостническую феодальную систему.
В конце 50-х годов XIX века несоответствие старых производственных отношений характеру производительных сил привело хозяйство России к общему кризису.
Основываясь «не на капитале и конкуренции, а на монополии и своём владельческом праве», пензенское крепостное хозяйство входило в сильнейшие противоречия с новыми экономическими условиями. Помещики не могли и не хотели перестраивать крепостное хозяйство на новый экономический лад, а жизнь властно требовала от них именно этого.
Крепостное право зашло в тупик, оно не оправдывало себя ни с экономической, ни с политической стороны. Крепостное барщинное хозяйство стало нерациональным, об этом свидетельствуют даже цифры залога имений в казну. Если в начале XIX века пензенские помещики не знали, что такое залог имений, то в 50-х годах только самые крупные из них не были заложены. Из 1861 имения в 1859 году было заложено и перезаложено 1383, что составит 75%, а в некоторых уездах, как, например, в Чембарском, залог имений достигал 90%.
Для повышения доходности, а следовательно, и товарности своих имений, помещики не избрали путь экономического совершенствования своих хозяйств, за исключением единиц, они пошли другим путём, путём усиления эксплуатации крепостных крестьян, завинчивания налогового пресса и возведения внеэкономического принуждения в высшую степень. Помещики расширяли барскую запашку, заставляли крестьян работать на барщине день и ночь, увеличивали дневные уроки и суммы оброка.
В Пензенской губернии, как губернии чернозёмной, помещики переводили крестьян с оброка на барщину. Если в XVIII веке оброчные крестьяне в губернии составляли 52%, а барщинные 48, то в середине XIX века барщинные составляли 75%, а оброчные только 25. Этот стремительный рост барщинного хозяйства объясняется желанием помещиков получить от чернозёма как можно больше дохода.
Но путь усиления эксплуатации крестьян не спасал помещичьего хозяйства, оборотных средств нехватало, нехватало их и на разгульную, роскошную жизнь, которую привыкли вести русские лендлорды.
В конце 50-х годов помещики попросту стали грабить своих крестьян, отбирать не только землю, но и хлеб, скот, имущество и, если были, деньги.
Эта предреформенная политика помещиков нанесла большой ущерб крестьянскому хозяйству. Помещик Поздняк, владевший в Краснослободском уезде деревней Засецкой, дав своим крестьянам на 275 душ всего только 505 десятин земли, заставлял их работать на барщине ежедневно, да сверх того взимал большой налог деньгами и натурой. У кого не было денег, у того он приказывал отбирать скот и продавать его в счёт оброка, с теми же, кто не мог платить оброка, Поздняк свирепо расправлялся, избивал до полусмерти и отправлял в тюрьму. Крестьяне пробовали жаловаться на грабителя местным властям, но безуспешно. Тогда они отправили двух ходоков к царю с письмом, в котором писали:
«Прежний владелец наш господин Афанасьев налагал на нас тяжёлый оброк, взыскивал излишние поборы, состоящие из скота, птицы и других домашних произведений, обессиливая господскими работами, не давая почти время для уборки хлебов, посеянных нами...
В последнее время, именно 18 марта 1858 года, по какому-то случаю, вступил во владение нами господин Поздняк, который неправильные распоряжения прежнего помещика подтвердил и усилил оные до такой степени, что оброк взыскивал вдвойне, отобрал у многих весь скот и хлеб, равно дозволил себе отобрать строевой лес, покупной на собственные наши деньги, чем самым большую часть крестьян привёл в крайнюю бедность, заставя снискивать себе пропитание собиранием милостыни».
Предреформенная помещичья политика вызывала бурный протест со стороны крестьян.
Документы того времени сохранили страшные картины быта крепостных крестьян. Крестьяне ютились в убогих «курных» избушках, т. е. отапливаемых по-чёрному, без трубы. Среди грязи, дыма, сажи и копоти, подчас вместе со скотом, находились и дети. Одежда крестьян давала понятие о степени их благосостояния - домотканные рубахи, зипуны и лапти. Крестьяне редко видели чистый хлеб, обычно, чтобы получить хлеба больше, они вынуждены были примешивать в него древесную кору, мякину и т.д.
В сентябре 1833 года чиновник особых поручений писал о крестьянах села Тархово Чембарского уезда, принадлежащих помещику Мосолову, что они «довольствуются хлебом, составленным из разной мякины, употребляют туда лебеду и прочие растения».
Из вышеизложенного мы видели экономическое положение помещичьих крестьян, их тяжёлое полуголодное существование, но во сто крат худшим было их правовое положение. Крестьяне были отданы в полную власть помещика, который распоряжался их жизнью. Русские помещики, по большей части тёмные, невежественные люди, подвергали личность крепостного такому страшному надругательству, что в имениях скотине жилось нередко лучше людей.
Право купли-продажи крестьян сохранялось вплоть до реформы 1861 года. Цена крепостного мужчины в Пензенской губернии в конце XVIII и начале XIX вв. не превышала 45 рублей, а женщин - 20 - 30 рублей серебром.
Некоторые помещики торговлю крестьянами превратили в постоянное ремесло и по существу ничем не отличались от работорговцев. Помещик Керенского уезда Барышников занимался скупкой крепостных оптом без земли, обучением их простейшему ремеслу и перепродажей в розницу, причём престарелых и потерявших работоспособность он выгонял на все четыре стороны. Так он поступил с крестьянками села Малый Буртас Авдотьей Степановой и Анной Купряшиной, продав у них по четыре сына у каждой, «а нас, - писали в жалобе сенатору Сафонову, ревизовавшему в 1859 году губернию, крестьянки, - оставил без надежды и подпоры, а нам дал каждой по вольной, потому что... мы находимся в престарелых летах и работать не можем». В том же году крестьянин г. Нижнего Ломова жаловался на Барышникова за продажу у него на сторону трёх сыновей.
За каждый малейший проступок, а чаще и без проступка, крепостного избивали и забивали насмерть, подвергали утончённым средневековым пыткам. Помещик Пензенского уезда Антонов забил до полусмерти крепостных повара и кухарку за то, что они, якобы, «колдовскими наветами навесили ему килу на шею». Владелец села Липяги Мокшанского уезда дворянин Теплов, как сообщал мокшанский уездный предводитель дворянства, «приказывал горничным девкам и женщинам раздеваться донага, тех же, которые из пристойности не слушались, как он, Теплов, так и жена его били кулаками и один раз за такое непослушание разбил графин об голову одной из девок - и таким образом заставляли исполнять их приказания. Раздетых девок и женщин заставляли при себе и гостях, в комнатах плясать и бегать по двору, иногда и в морозное время; обливали головы их мёдом и когда волосы от того слипались, расчёсывали гребнем до крови».
Если крестьяне пробовали жаловаться, то, как правило, дело кончалось их поголовным избиением, так как не было в практике крепостного права случая, когда бы местная и центральная власть становилась на сторону крестьян. Крепостной Семён Власов подал жалобу на управляющего имением Наровчатского помещика Леонтьева за то, что тот, избивая жену Власова, убил насмерть его 4-летнего сына, которого крестьянка держала на руках. Жалобу сочли «необоснованной», а Власова и его жену наказали розгами.
Много страданий и унижений крепостным доставлял разврат помещиков. Помещики насиловали жён и дочерей крепостных, растлевали девочек, присваивали себе право первой брачной ночи и т. д. Семейные ссоры по поводу этого разврата, названного Герценом «постельной барщиной», оканчивались избиением «виновных» крепостных женщин, а иногда и убийством. В 1851 году в селе Качим Городищенского уезда была забита насмерть «дворовая девка Авдотья Григорьева» помещиком Поляковым и его женой. Следствие по этому делу началось потому, что местный священник отказался хоронить убитую. На следствии крестьяне показали, что 24 сентября барин и барыня начали бить Авдотью с утра, то во дворе, то в комнатах господского дома, причём... «барыня била её кулаками, таскала за волосы, а барин арапником и кулаками, где попало». За что же была замучена эта невинная девушка? Оказалось, что Поляков «прелюбодействовал с девкой Григорьевой и девкой Васильевой» и чтобы избежать ссоры с женой, решил забить Григорьеву насмерть.
Горе было тем крепостным женщинам, которые осмеливались не отдаваться барину по первому требованию, их ждало страшное возмездие, или рогатка на шею, или «холодная», или зверское избиение.
С крепостными, которые оказывали малейшее сопротивление воле помещика, поступали как с закоренелыми преступниками. Помещик Пензенского уезда Фёдоров в своей вотчине в селе Воскресенском вместе с женой устроили нечто вроде комнаты пыток. Излюбленным способом пыток этих дворян было заковывание крестьян в «железа». Закованный должен был работать и выполнять урок наряду со всеми. В июне 1857 года в Пензу пришёл закованный в кандалы дворовый человек Фёдорова, он был настолько замучен зверем-помещиком, что даже чиновники полиции поспешили отправить его в больницу, так как скандал принимал большие размеры. Бывший в Воскресенском предводитель дворянства заключил, что «Фёдоров крайне дурно обращается с дворовыми людьми».
Обострение кризиса крепостного хозяйства, усиление внеэкономического принуждения и эксплуатации крестьян, издевательства над личностью крепостных, - всё это в 50-х годах XIX века вызывало подъём крестьянского движения, увеличивало сопротивление крестьян. Выступая против крепостного права, крестьяне расчищали дорогу новому экономическому закону. Борясь против помещиков, они боролись против той «непреодолимой» преграды для развития новых производительных сил... «которую можно снять с дороги лишь путём сознательной деятельности новых классов, путём насильственных действий этих классов, путем революции».
В Пензенской губернии крестьянское движение началось со времени Крымской войны 1853 - 1855 годов, в которой царское правительство потерпело жестокое поражение. Крымская война, показав гнилость крепостного строя, его неспособность к существованию, усилила внутренние противоречия крепостной России, ещё более обострила отношения между помещиками и крепостными.
После Крымской войны формы крестьянского движения стали острее, организованнее, активней, а с 1859 года крестьянское движение широкой волной захватило всю губернию. Волнения крестьян вспыхивали, как правило, в барщинных имениях.
В июле 1858 года крепостные села Пушкино Саранского уезда отказались повиноваться помещику и властям по причине увеличения барщинного урока, выполнить который было не под силу даже самым сильным мужчинам. Неоднократные попытки сломить их сопротивление уговорами ни к чему не привели. Тогда губернатор выслал для усмирения роту солдат, которую крестьяне с кольями и вилами встретили на окраине села. Но сила штыков победила. Специально учреждённая военно-судная комиссия приговорила 8 человек «зачинщиков» прогнать сквозь строй в 100 человек по 4 раза, «поставить клеймо и отправить на 6 лет на работы в рудники и потом на вечное поселение в Сибирь».
Особо упорно крестьяне боролись против увеличения срока барщины. Они или не выходили работать на помещичье поле более трёх дней в неделю, или, проработав без перерыва весной, на посеве хлебов, не выходили осенью на уборку. Крепостные помещицы Лубяновской, владевшей селом Голицыно Нижнеломовского уезда, отработав на господском поле апрель, май и июнь, решительно отказались работать в июле, августе и сентябре, мотивируя свой отказ тем, что «по правилам они срок отработали». Все 1897 человек держались стойко и лишь с помощью воинской силы их заставили ходить на барщину.
Выступая против барщины, крестьяне решительно боролись против произвольного увеличения оброка. Платить увеличенный оброк крепостных можно было заставить только с помощью внушительной вооружённой силы. Помещица Гоббе в своём имении при селе Мельщанах Писарского уезда с мая 1860 года увеличила оброк на 2 рубля с души. В ответ крестьяне не только отказались выплачивать эти два рубля, но и отбывать барщину на помещичьем поле. Вслед за мельщановскими отказались платить новый оброк и крестьяне села Пятины, расположенного в 9 верстах от Мельщан, хотя оно и принадлежало другому помещику. Только ввод в село вооружённой команды и поголовное наказание крестьян розгами заставили их покориться.
Одним из элементов предреформенной политики помещиков было переселение крестьян на самые худшие земли. Чаще всего помещик отводил крестьянам болото, песок или сплошные овраги и косогоры. Если помещик имел землю в нечернозёмных уездах, то он старался перевести туда своих крестьян с хороших чернозёмных земель.
Упорное сопротивление крестьяне оказывали при переселении их в другие губернии. В 1855 году получил широкую огласку случай в деревне Большой Танеевке Саранского уезда, где крепостные, принадлежавшие помещику Коробьину, после его смерти были проданы в Нижегородскую губернию. Более полугода крестьяне вели борьбу с полицией и судом. 21 мая в село прибыло временное отделение саранского земского суда, «...где тех крестьян даже и женщин нашли вооружёнными кольями, косами, цепами, топорами и железными вилами».
Судьи собрали с окрестных деревень до двухсот человек понятых из крестьян и подошли к танеевцам с требованием покориться воле властей. Танеевцы. крикнув понятым, чтобы они посторонились, которые действительно разбежались, двинулись на временное отделение суда, «...погнались за чиновниками и из них нагнав станового пристава 2-го стана Бохвостова, убили насмерть».
27 мая в село была прислана рота солдат, и крестьян выловили из леса, куда они укрылись. Пристава крестьяне убили не случайно. Он являлся автором чудовищного проекта переселения танеевцев, в котором предлагал имущество их распродать, а строения сжечь. Следует отметить высокую организованность крестьян в этом выступлении. Решив убить Бохвостова, они на сходке в лесу постановили, «...чтобы в убийстве принимали участие все до одного, а если кто из них от всех отстанет, то и того убить».
Чрезмерные жестокости помещиков заставляли крепостных искать спасение в бегстве от них. Особенно большое число побегов падает на дворовых, ближе стоящих к помещику, следовательно, чаще подвергавшихся издевательствам. Крестьяне по старинной традиции бежали на юг России, но они, как правило, попадали в руки тамошних помещиков пли полиции и возвращались обратно этапным порядком.
Одной из форм борьбы являлось избиение и убийства помещиков. Крестьянскому террору подвергались самые свирепые помещики, на которых просьбы не действовали. Большую известность в 1858 году, получило дело об убийстве помещика Пензенского уезда Мартынова, жестокое обращение которого со своими крестьянами поразило даже видавших виды чиновников уездного суда, которые записали в докладной, «что помещик был нрава строптивого и вспыльчивого и не пропускал ни одного случая, чтобы не наказать крестьян...» В сентябре 1858 года Мартынов насильно, с помощью полиции переселил крестьян с хорошей земли при селе Кучки на плохую при деревне Новая Ивановка. Издевательства и разорение от переселения переполнили чашу народного терпения. 4 октября Мартынов приехал в Новую Ивановку и зашёл в сарай, где несколько крестьян пилили для него дрова. Барину показалось, что они работают плохо и часть дров разворовали, он позвал старосту и принялся бить его арапником по голове. Тогда один из пильщиков, Михаил Иванов «...кинулся на пего сзади и... ударил его обухом», вслед за Ивановым на помещика бросились и остальные крестьяне, «сорвали с него одежду, взяли ремённый кнут у кучера, с которым приехал Мартынов. Этим кнутом они били по очереди Мартынова, потом стали бить двумя кнутами». Вечером Мартынов умер.
В период начала революционной ситуации крестьяне стали переходить и к наступательным действиям против помещиков. Появились случаи самовольной порубки леса, покоса лугов, увоза хлеба с помещичьего гумна и, наконец, поджогов поместий.
В конце 50-х годов движением были охвачены посессионные и приписные к заводам крестьяне, положение которых было таким же тяжёлым, как и барщинных.
В январе 1858 гола вспыхнуло волнение на Авгурском чугуноплавильном заводе помещика Манухина, переросшее в настоящую забастовку. Мастеровые этого завода, приписные к нему крестьяне деревни Русской Маскиной и работавшие по найму, 9 января огромной толпой явились к краснослободскому предводителю дворянства и потребовали, «чтобы помещик сделал им новое положение, что прежние платы им недостаточны, что земля (отобранная у них помещиком - В.Ш.) составляет их собственность, что лесом они имеют право распоряжаться, как хотят...» Когда предводитель хотел арестовать часть «зачинщиков», крестьяне не дали.
В это же время к ним присоединились крестьяне с Сивинского железоделательного завода, расположенного по соседству с Авгурским и принадлежавшего тому же Манухину. Под предводительством рабочего Ивана Герасимова, которому они дали клятву не выдавать друг друга, крестьяне решили держаться до конца. Они выдвинули требование, чтобы Манухин увеличил им плату с 25 копеек ассигнациями до 30 копеек серебром в сутки. Низкую плату на заводе Манухина признал даже Берг-инспектор, присланный царём на расследование этого дела. Он докладывал, что плата «действительно низка и предложил её несколько увеличить, довести до платы на других заводах».
Хотя забастовка кончилась избиением мастеровых и крестьян присланными 18 января двумя ротами солдат, но всё же плату за сутки увеличили до требуемой крестьянами суммы. Правительство боялось нарастающего революционного движения.
В 1859 году по губернии прокатилась волна «трезвенного движения» против откупной системы, которая в царской России являлась одним из средств ограбления народа. Доходы государства от винных откупов составляли 30, а после Крымской войны 40% всего годового дохода. Эта система была построена на самом порочном принципе сдачи отдельным лицам «на откуп» целого района страны. Подрядившееся лицо было обязано выплачивать государству определённую сумму в год, а государство за это предоставляло ему монопольное право торговли вином и водкой. Можно представить себе, какое злоупотребление творили откупщики в своих районах!
В конце 50-х годов цена ведра водки была взвинчена с 3-х до 8 и 10 рублей. Крестьяне, выступая против высоких винных откупов, боролись против грабительской финансовой политики царизма, против крепостного права.
В Пензенской губернии это «трезвенное движение» (по терминологии того времени «питейные бунты») приняло широкие размеры. Начавшись 18 мая в городе Нижнем Ломове, волна этого движения прокатилась по Керенскому, Чембарскому, Нижнеломовскому, Краснослободскому и Наровчатскому уездам.
В течение месяца было разбито 77 питейных домов. Создавшееся положение встревожило правительство, в губернию специально для усмирения крестьян был прислан генерал-адъютант Яфимович, который в наиболее беспокойные места расставил воинские команды и приказывал хватать и наказывать каждого, на кого падало подозрение в «буйстве». «Трезвенное движение» правительству удалось с помощью военной силы подавить только к осени 1859 года.
Крестьянское движение значительно усилилось в связи со слухами о предстоящей «воле». Из волости в волость, из села в село переходили эти слухи и будили в крестьянских сердцах надежду на лучшую долю. В сентябре 1857 года в Керенском уезде был выловлен некий «письмоводитель», который «...распространял в имениях слухи о мнимой вольности крестьян». В это же время в Чембарском, Керенском и Наровчатском уездах крестьян взволновал слух о том, что «воля им выйдет с 1858 года». По этому поводу был заключён под арест крестьянин Александр Буркин, который на улицах Наровчата говорил «во всеуслышание», «...что помещичьи крестьяне с будущего, 1858 года все будут вольные».
Слухи о воле так сильно волновали крестьян, что министерство внутренних дел в декабре 1857 года разослало губернаторам секретный циркуляр, в котором предписывалось «следить за распространением ложных слухов» и «принимать самые решительные меры для пресечения зла вначале».
Но несмотря на эти меры, крестьяне были осведомлены о готовящейся реформе. В мнении, поданном в губернский дворянский комитет, помещик Писарского уезда Потулов писал: «В настоящее время, узнав о готовящейся им перемене, в них (то есть крестьянах—В.Ш.) развилось одно общее чувство к помещикам - недоверие. Любимый и постоянный вопрос каждого из них и ко всякому: что слышно о нашей воле, скоро ли она будет?»
Предреформенное крестьянское движение, будучи одной из составных частей общего кризиса крепостничества, значительно ускорило реформу.
Маркс и Энгельс, с особым интересом наблюдавшие за развитием крестьянского движения в России, видели в нём революционную силу, которая должна была ускорить падение феодально-крепостнического строя в России. Антикрепостническое крестьянское движение в России Маркс расценивал, как одно из самых великих событий в современном мире.
Царскому правительству и помещикам пришлось пойти на уступки и отменить крепостное право. Царь Александр II объявил дворянам, что в создавшейся обстановке крестьян лучше освободить «сверху», нежели видеть, когда они освободят себя сами «снизу».
Подготовка отмены крепостного права в Пензенской губернии началась с 1858 года. 5 апреля 1858 года дворяне получили царский рескрипт о создании в губернии дворянского комитета «об улучшении быта помещичьих крестьян», 14 мая «слушали» его, летом провели выборы и 2 сентября в торжественной обстановка открыли комитет, причём дело не обошлось без демагогических и напыщенных речей о том, что «благо крестьян и благо помещиков неразлучны».
Далее члены комитета разъехались на места собирать сведения о состоянии имений. Таким образом весь 1858 год прошёл у пензенских крепостников в сборах, тогда как в других губерниях (например, в Нижегородской) к концу этого года уже было закончено составление проектов.
Предстоящая реформа касалась двух классов: крестьянского и помещичьего, но крестьянские интересы нигде представлены не были.
Administrator
Администратор
Сообщения: 407
Зарегистрирован: 30 авг 2016, 09:10
Репутация: 0
Откуда: Белинский
Контактная информация:

Re: Кандиевское восстание

Сообщение Administrator » 16 ноя 2017, 11:59

(часть 2)
За крестьянские интересы боролся революционно демократический лагерь во главе с Герценом, Огарёвым, Чернышевским, Добролюбовым и Некрасовым. Особая роль в этой борьбе принадлежит Н. Г. Чернышевскому. В целом ряде статей конца 50-х годов («Труден ли выкуп», «О новых условиях сельского быта» и т. д.) он подробно развил демократическую программу освобождения крестьян. Он стоял за передачу земли крестьянам без выкупа и за полное и безвозмездное освобождение личности крестьянина от крепостной зависимости.
Чернышевский внимательно следил за ходом реформы на местах и особо его внимание привлекал оплот барщины - центрально-чернозёмный район, где противоречия крепостного строя сплетались в тугой узел. Статьи Чернышевского, в которых он разоблачал крепостнический характер готовящейся реформы и открыто заявлял, что крестьян жестоко обманывают, вызывали бурю негодования среди помещиков. Члены Пензенского Комитета, не раз подвергавшиеся разоблачениям Чернышевского, требовали применения к нему суровых административных мер.
Особое негодование пензенских помещиков вызвала статья Чернышевского «О новых условиях сельского быта», помещённая в апрельской книжке «Современника» за 1858 г. В этой статье Н. Г. Чернышевский последовательно проводил мысль о наделе крестьян землёй без выкупа и сравнивал положение крепостных с положением негров в Америке. Пензенские крепостники в своих нападках на Чернышевского обвиняли его в том, что он в данном случае выступает против существующих законов, против всего государственного строя.
Будучи не в силах бороться с могучей проповедью Чернышевского, не в силах заглушить его голос в защиту крестьян, пензенские помещики потребовали от правительства закрытия журнала «Современник». Помещик Оленин писал по этому поводу: «Отчего бы местному дворянству не подумать о неправильном оскорблении его чести? Зачем без наказания и публично позволять бранить себя? Как, например, в «Современнике» за апрель месяц 1858 года № IV на 499 странице дворян-владельцев, не церемонясь, называют лентяями, тунеядцами, бестолковыми и жестокими».
Далее он предлагал выход «Современника» закрыть, говоря от имени всего комитета, что «первой необходимостью при открытии комитета мы почитаем обратиться с просьбою к правительству о принятии мер к удержанию неуместных и вредных рассуждений».
Несмотря на злобствование помещиков, боевая агитация Н. Г. Чернышевского и его соратников пробивала толщу царской цензуры и доходила до тех, за чьи интересы он боролся всю жизнь - до крестьян. По признанию помещика Оленина статьи великого революционера «порождают между крестьян недоумения, кривые толки высочайшей воли, восстанавливают неповиновение, приводимое в порядок полицией и войском».
С конца 1858 года члены комитета, в связи с революционным подъёмом, повели работу проворнее. Из всех вопросов, которые обсуждались в комитете, мы берём основные: вопрос о срочно-обязанном положении крестьян, о земле, о выкупе этой земли и крестьянской личности.
По вопросу о сроке переходного состояния комитет принял решение о 12-ти годах, указанных в правительственной программе, но, соглашаясь на такой срок, крепостники предлагали в том или ином виде сохранить барщину и посадить крестьян на прочную оседлость, причём крепостники намеревались обмануть крестьян самым наглым образом, посредством так называемой условной продажи земель. Мнение группы крепостников по этому поводу выразил городищенский помещик фон-Квален, который писал, что «...самая верная мера к достижению этой цели, конечно, было бы: продать условно обществу крестьян в собственность то самое количество земли, которым они раньше пользовались, или по крайней мере все крестьянские усадьбы с платежём на бессрочное долгое время, а между тем считать их приписанными к имению, а за проданную землю и за проценты неуплаченного капитала платить им работою».
Как видим, крепостники не только стремились сохранить барщину, но и известные права на личность крестьянина.
Обсуждая вопрос о земельном наделе, члены комитета приняли также крепостническое, реакционное решение. Они из состава крестьянской земли выключили улицы, проулки, площади, проезды, прогоны и приписали их к помещичьей земле. Только после вмешательства министра Ланского причислили эти земли за огромный выкуп к усадьбам крестьян. Усадебная земля была оценена в 10 копеек за квадратную сажень, или в 240 рублей за казённую десятину, тогда как цена десятины этой земли в 1858 году не превышала 60 - 70 рублей. Причём непомерная плата в 240 рублей могла увеличиваться в соответствии с получаемыми от усадебной земли доходами.
Большинство пензенских помещиков было убеждено в том, что самый удобный способ освобождения крестьян это «дарование им личной свободы без земли». Но «освободить» крестьян таким образом было невозможно по целому ряду причин, основная из которых - крестьянское движение.
Поэтому члены комитета стали старательно высчитывать, сколько же крестьянину необходимо земли для того, чтобы он исправно платил подати и повинности и погашал выкупные платежи. В результате дебатов большинство членов комитета пришло к выводу, что крестьянский надел должен составлять от 1 до 2-х десятин.
Это наглое ограбление крестьян крепостники старались представить как «благодеяние». Они уверяли общественность, что пензенский крестьянин, по своим «моральным устоям», не сможет обработать большего количества земли. Член комитета Чарыков выступил по этому поводу в «Журнале землевладельцев» (1858 г. № 7) со статьёй, в которой, выражая мнение пензенских крепостников, требовал для пензенских крестьян надел в 1 десятину. Крестьяне, кроме выкупа, должны были ещё отрабатывать по полдня в неделю на помещичьих полях для уплаты процента за выкуп и государственных податей. В качестве невозможности представления крестьянам губернии большего надела, он ссылался на их «леность и склонность к нищенству».
С разоблачением этой иезуитской «теории» выступил Н. Г. Чернышевский. Разбирая в «Современнике» статью Чарыкова, он с иронией писал: «Статья г. Николая Чарыкова «Об улучшении быта помещичьих крестьян в Пензенской губернии» заключает в себе много жалоб на леность крестьян и расположение их к нищенству, которые, многие из них, по удостоверению автора, занимаются систематически нищенством... Какие странные люди! Имеют расположение к нищенству! Не имеют ли они так же расположения к голоду, холоду или лежанию больными?»
По вопросу о полевом наделе Пензенский Комитет принял крепостническое решение: дать крестьянам минимальный надел по 4.5 десятины пахотной земли и по 0,5 десятины сенокоса на тягло, считая в тягле по 2,5 души.Другими словами, на душу по проекту пахотной земли приходилось по 1,8 десятины.
Рассматривая вопрос о выкупе личности крестьянина, члены комитета решили включить этот выкуп в стоимость земли, или, как выразился помещик Бологовской, «крестьян необходимо освобождать с выкупом у владельца как труда обязательного (разрядка моя - В.Ш.) так и самой земли уступаемой».
Проектом положения определялись огромные повинности крестьян. Крестьянин обязан был платить установленные подати и натуральные повинности государству, а также, как и при крепостном праве, многочисленные повинности в пользу помещика.
В дополнение к главе о повинностях было составлено специальное «Урочное положение», где перечислялось 46 видов непременных работ.
Последние статьи проекта замыкали круг предполагаемых пореформенных отношений. В селениях образуются скованные круговой порукой сельские общества и над ними ставится помещик. «Помещик есть главный начальник общества срочно обязанных крестьян, поселённых в его имении», - гласила 213 статья проекта.
Из сказанного видно, что пензенские крепостники стремились сохранить 12-летний срок переходного состояния, сохранить барщину и оброк, наделить крестьян минимальным количеством земли и опутать их всевозможными повинностями.
«Великая реформа» была крепостнической реформой и не могла быть иной, - указывал Ленин, - ибо её проводили крепостники».
Проект положения, составленный Пензенским Комитетом представлял собой яркий образчик стремлений наиболее реакционной части класса дворян - помещиков «освободить» крестьян в силу исторической необходимости таким образом, чтобы крестьяне целиком находились в зависимости от помещиков. Пензенский проект положения полностью отвечал убеждениям большинства членов Главного комитета.
Составленный редакционными комиссиями Главного комитета, рассмотренный в государственном совете и утверждённый царём Александром II, проект «Общего положения» мало чем отличался от представленных губернских проектов. Он ограждал интересы помещиков. Это цинично признал сам царь Александр II. На заседании государственного совета 28 января 1861 года он заявил: «Всё, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, сделано». Не случайно правительство, готовясь к проведению реформы, боялось проявления возмущений со стороны крестьян и предпринимало меры к ликвидации выступлений. Ещё в 1857 году была усилена губернаторская власть по всем ведомствам, а с 1860 года правительство повсюду привело в готовность войска.
В начале 1861 года по губерниям были разосланы для наблюдения за проведением реформы «свиты его императорского величества» генералы. В Пензенскую губернию прибыл генерал-майор Дренякин, - ярый крепостник. В губернии к этому времени была расположена 16 пехотная дивизия в 8 тысяч штыков, полки и батальоны которой дислоцировались по всем уездам.
19 февраля 1861 года царь Александр II подписал «Манифест», «Общее положение» и другие документы, связанные с освобождением крестьян от крепостного права.
Манифест устанавливал двухлетний срок переходного состояния, в течение которого «временнообязанные» крестьяне, как они именовались в манифесте, должны были «пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности».
По «Общему положению» земля, как и прежде, оставлялась за помещиками, надел же крестьянам давался не в собственность, а только «в постоянное пользование», для «обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством и помещиками».
В Пензенской губернии реформа проводилась по «Местному положению для губернии Великороссийских», которое устанавливало нормы надела и определяло правовое положение крестьян. По этому положению надел устанавливался двух категорий; высший и низший. Дать высший или низший надел полностью зависело от произвола помещика, хотя «Положение» и говорит о добровольности соглашений между помещиками и крестьянами.
Наделы по уездам губернии устанавливались следующие (смотрите оригинал книги, страница 36 ).
Как видно из таблицы, высший надел в губернии не превышал 4 десятин и снижался до 2 д. 1800 квадратных сажень. Низший надел составлял к высшему 30%.
Крестьянин не имел права отказаться от своего надела, а приняв его, в течение 9 лет не мог уходить из деревни. За мизерный надел крестьяне должны были платить огромный выкуп. Если в Пензенской губернии десятина полевой земли стоила 45—50 рублей, то в реформу помещики назначали с крестьян непомерную цену в 66 рублей серебром, что на 30% превысило даже рыночную стоимость земли, причём на эту сумму шли 6% капитализированного оброка.
Таким образом, освободившись от крепостного права, крестьянин попадал в экономическую зависимость к тому же помещику. Оценивая реформу 1861 года и другие реформы 60-х годов, Ленин указывал: «Вся вообще «эпоха реформ» 60-х годов оставила крестьянина нищим, забитым, тёмным, подчинённым помещикам-крепостникам и в суде, и в управлении, и в школе, и в земстве».
В ответ на реформу по стране прокатились мощные волны крестьянского движения. Крестьяне в тех или иных формах выражали свой протест против половинчатой реформы, против феодальных её сторон, боролись с классом помещиков за своё полное освобождение от крепостничества и за наделение их землёй без выкупа.
Особенно в острых формах эта борьба проходила в чернозёмных районах страны - в среднем Поволжье, в центрально-чернозёмной области, на Украине и в Белоруссии, являющихся оплотом крепостничества, оплотом барщины и базой дальнейшего существования феодализма в России.
В отдельных местах страны крестьянские выступления перерастали в крестьянские восстания.

КАНДИЕВСКОЕ ВОССТАНИЕ.

Манифест об освобождении помещичьих крестьян от крепостной зависимости был получен в Пензе 10 марта 1861 года вместе с секретным циркуляром министра внутренних дел, в котором предписывалось обратить «...особое внимание... на сохранение, при обнародовании манифеста, тишины и порядка».
Манифест был прислан в большом количестве: 250 экземпляров получил губернатор для раздачи исправникам и становым, приставам, 3 тысячи - для крестьян и помещиков и 1950 «для прочтения по церквам». Выдача манифеста крестьянам должна была производиться в присутствии всего общества, под расписку доверенных лиц.
15 марта текст манифеста был опубликован в «Пензенских губернских ведомостях».
И вот с конца марта по всем церквам губернии затрезвонили колокола, призывая крестьян слушать манифест о их воле. Попы приглашали народ «осенить себя крестным знаменем» и «призвать божье благословение па свой свободный труд».
Откупщики и целовальники, рассчитывая на то, что помещичьи крестьяне, так много времени ожидавшие этого момента, боровшиеся за него, придут в неописуемый восторг, устроят всеобщий праздник, приготовили большие запасы вина. Но всё случилось наоборот. Казённую сивуху никто не пил. Шумно по деревням и сёлам проходили сходки, крестьяне не понимали манифеста, составленного в неопределённых, туманных выражениях, и требовали от попов и чиновников разъяснений.
Но чиновничье толкование манифеста в большинстве случаев крестьян не удовлетворяло. Спокойствие в губернии, о котором генерал Дренякин в восторженных тонах доносил царю рапортом от 25 марта, продолжалось недолго.
Уже следующим рапортом Дренякин просил царя отменить лагерный сбор 16-й дивизии и оставить её части по всем уездам. Причина к этому была немалая. Уяснив себе сущность манифеста и поняв, что, как и прежде, им придётся работать на помещиков, крестьяне заволновались. Волнения возникли в Городшценском, Мокшанском, Краснослободском и Пензенском уездах. В Городищенском уезде в имении Михайловского-Данилевского крестьяне отказались исполнять барщину, та же картина наблюдалась и в других уездах. С новой силой вспыхнуло волнение на Авгорском заводе, где крепостные также не удовлетворились манифестом.
С конца марта антикрепостническое движение вспыхнуло в Чембарском и Керенском уездах и с молниеносной быстротой разрослось в грандиозное восстание. Возникновение этого восстании в Чембарском и Керенском уезда, явление не случайное. Эти уезды даже на фоне Пензенской губернии выглядели отсталыми и убогими, были средоточием всех видов крепостного гнёта.
В силу того, что уезды были расположены в степной полосе, тамошние помещики не имели возможности обзаводиться промышленными предприятиями в большом количестве. В Чембарском уезде было всего 2 суконных фабрики, 4 винокуренных, 6 салотопенных и 17 кирпичных заводов, в Керенском и того меньше — 2 винокуренных завода, 2 суконных фабрики и 9 поташных заведений. Разумеется, эта промышленность не могла в общем поднять товарность крепостного хозяйства Чембарские и керенские помещики производимый в их имениях хлеб сбывали за бесценок на винокуренные заводы Городищенского и Пензенского уездов.
Внеэкономическое принуждение в этих уездах было развито до предела, крестьяне с давних времён нищенствовали, влачили жалкое полуголодное существование. Кроме барщины и уплаты всякого рода подушных податей, помещики разоряли крестьян натуральными поборами. Например, помещица Керенского уезда Раевская, кроме летней барщины, заставляла своих крестьян платить по 25 рублей с тягла, и с тягла же «по 20 фунтов мяса, гуся, барана, утку, 2 курицы, фунт коровьего масла, 20 яиц, фунт овечьей шерсти, а женщины 25 аршин посконного холста, по 3 тальки льняной пряжи».'
Одной из главных причин слабого развития товарного хозяйства в этих уездах было наличие крупного землевладения. В Керенском уезде 23 помещикам принадлежало 100 тысяч десятин земли, или 82,5% всего помещичьего землевладения, им же принадлежало 14918 крепостных, или 71,2%. Та же картина наблюдается и в Чембарском уезде. Здесь помещиков, имевших свыше тысячи десятин земли, было 48, им принадлежало 169933 десятины, что составит 70%, и 28325 человек крепостных, пли 78% от общего числа.
В этих уездах царили Уваровы, Шереметьевы, Киреевские, Кожины, Волковы, Охотниковы, Виельгорские, Эспехо.
Не случайно, что именно в этих поместьях началось крестьянское восстание, ибо здесь более чем в других переплетались противоречия крепостного строя, острее проходил кризис крепостной системы. В рапорте шефу жандармов пензенский штаб-офицер корпуса жандармов майор Лакс отмечал: «Все волнующиеся имения сидят на барщине и принадлежат богатым помещикам... Оброчные имения... остаются в спокойном состоянии».
В восточной части Чембарского уезда, в 25 - 30 верстах от Чембара, располагались владения графа Уварова в 34840 десятин. Ко времени реформы в 11 селениях, принадлежавших Уварову, было 3937 душ крепостных . Сам граф в поместья наезжал из Петербурга раз в десятилетие, но из года в год приказывал своим управляющим повышать доходы с имений и высылать ему больше денег. Усиливая эксплуатацию крепостных, граф учредил над ними целую систему управляющих, во главе с главноуправляющим, в распоряжении которых находились бурмистры, сотники, старосты, десятские, усердно помогавшие принуждать крестьян к работе и собирать с них всевозможные подати и повинности.
В имении Уварова из 34 тысяч десятин на долю крестьян приходилось немногим более 8 тысяч, следовательно, они для помещика обрабатывали в три раза больше земли, чем для себя. Разумеется, крепостные не могли в установленную законом трёхдневную барщину обработать такое количество земли, поэтому их постоянно заставляли быть на барщине по пяти и шести дней в неделю. Это обстоятельство засвидетельствовал даже чембарский уездный исправник Андреев, писавший в рапорте губернатору, что уваровские крестьяне на барщине «работали по целым неделям».
Тяжело, бедно жили уваровские крестьяне. Даже среди других крепостных они выделялись своей бедной, жалкой одеждой, вечным нищенством. Слухи о воле давно волновали уваровских крепостных, они с напряжённым вниманием ловили их, подолгу обсуждали и всё меньше старались ходить на барщину. Ждали царской милости.
21 марта в село Черногай (Шабловку) прибыли пристав 1-го стана Григорьев и управляющий Пичугин. Стоял погожий день. Крестьяне мигом собрались на сход. В напряжённой тишине они жадно слушали Пичугина, читавшего манифест. Когда он кончил, люди стояли в великом недоумении. Где же воля? Где земля? Особенно крестьянам был непонятен 6 пункт манифеста, гласивший о том, что «крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнить прежние их обязанности».
Сход зашумел. Из долгих споров крестьяне вывели одно: раз объявлена воля, значит они освобождены от крепостной зависимости и на барщину больше не пойдут. Уговоры Григорьева и Пичугина ни к чему не привели. Барщина была прекращена.
В последующие дни черногаевцы ходили в соседние деревин, посылали на тройках своих людей и в дальние сёла, по всюду, где был читан манифест, они находили растерянность и недоумение крестьян.
25 марта черногаевцы отправились в соседнее село Студёнку послушать, что скажет священник Фёдор Померанцев. После церковной службы они попросили Померанцева прочитать им манифест и разъяснить основной для них вопрос: нужно ли ходить на барщину? Священник читать отказался и только на долгие просьбы объяснил крестьянам, что в манифесте о барщине ничего не сказано, а Пичугин толковал манифест неверно и прибавил, что «верхняя губа у него брешет».
В эти дин, воодушевлённые примером черногаевцев, прекратили работу на барщине крепостные в селениях Ершове, Грязнухе и др. Дело принимало серьёзный оборот.
30 марта в Черногай явился уездный исправник Андреев с приставом Григорьевым «с целью восстановить порядок." Чиновники долго внушали крестьянам, что впредь до введения уставных грамот, основанных па «добровольных» соглашениях крестьян с помещиками, первые должны в продолжение двух лет отрабатывать на барских полях три мужских и два дня женских в неделю. Но крестьяне им не верили, твёрдо стояли на своём и заявляли, как доносил исправник Андреев губернатору, что «на господские работы ходить не будут.
В это время на сход пришёл священник Померанцев. Зная, что крестьяне относятся доверительно к священнику, исправник просил его подтвердить правильность разъяснений, но священник «не слушая ничего при вотчинном бурмистре Трифоне Клопове и приказчике Байкове сказал, чтобы мы не философствовали, в манифесте не сказано того, чтобы крестьяне работали по-старому.
Тогда исправник пустился на хитрость. Он приказал бурмистру позвать в дом несколько человек крестьян «известных своею нравственностью и имеющих влияние на общество». Явилось шесть стариков, исправник вновь стал разъяснять им сущность манифеста. Всё шло хорошо до пунктов о барщине. Здесь старики заявили, что крестьяне «утверждённую трёхдневную мужскую работу и двухдневную женскую отбыли уже вперёд лет на пять.
В этом заявлении не было ничего странного. Крестьяне знали о существовании указа о трёхдневной барщине, а между тем им из года в год приходилось работать по 6-ти и даже по 7-ми дней в неделю. И если бы они подсчитали поточнее, то получилось бы, что крепостные отработали барщину не за пять лет вперёд, а за 15 и за 20.
На дальнейшее объяснение исправника крестьяне «твердили одно, что не пойдут на работу, что бы им ни было.
Исправник и становой пристав уехали ни с чем. Они вызвали в Чембар священника Померанцева и принуждали его «съездить в деревню Черногай и объяснить взволнованным крестьянам о своём заблуждении», на что Померанцев ответил, что он остаётся при своём мнении.
Далее события в Черногае и его окрестностях развивались с поразительной быстротой. Настойчивые убеждения представителей власти послужили почвой для возникновения мысли о том, что все чиновники подкуплены помещиками и толкуют манифест в их пользу. Один крестьянин деревни Грязнухи, принадлежащей Уварову, говорил, что-де он «дознал, что чиновники и войска подкуплены помещиками".
Эта мысль тем более укреплялась и развивалась, что крестьяне до получения «Положения» об их освобождении верили в манифест, думали, что только чиновники неправильно его толкуют, обманывают и их, и царя в угоду помещикам.
На общем сходе черногаевцы решили «стоять друг за друга и подчиняться только обществу». Между тем исправник Андреев, прибыв в Чембар, послал срочную депешу губернатору с описанием событий и просил разрешить ему подавить это «неповиновение» с помощью 10-ой роты Тарутинского пехотного полка, располагавшегося в селе Ершове в десяти верстах от Черногая.
В ожидании ответа от губернатора Андреев и чембарский предводитель дворянства Енгалычев решили ещё раз попытаться уговорить черногаевцев. Захватив экземпляр «Положения», они прибыли в деревню 2 апреля и нашли в ней большие перемены. В деревне находилось много крестьян из соседних сёл. Черногай походил на муравейник. На улицах, во дворах — всюду стояли крестьянские подводы, хозяева которых собирались толпами и обсуждали статьи манифеста.
Прослышав, что в деревню прибыло начальство, крестьяне сами собрались на площадь. Енгалычев так же, как и исправник, «принялся увещать» непокорных, но безуспешно. «Крестьяне, - докладывал он губернатору, - отвечали мне, что они всё это очень хорошо понимают, но на работу не пойдут, ибо об этом не сказано в манифесте, и что они не понимают свободы вместе с работою".
Крестьяне выслушивали начальство неспокойно. Чувствовалось, что из их среды уже выделились вожаки, которых они слушают. Когда Енгалычев стал толковать «Положение» и разъяснять пункты о барщине, то из толпы вышел Матвей Сарычев, взял предводителя за борт мундира и грозно спросил: «а за что тебя подкупил управляющий?». Следом за ним и весь сход зашумел, крестьяне спрашивали: «говори за что?». Предводитель укрылся в ближайшей избе и повторил маневр исправника: вызвал несколько стариков и просил их образумить крестьян. Но разговор не состоялся. Взволнованные крестьяне во главе с Василием Минцевым ворвались в избу и увели стариков, причём двоим из них, уже склонным к согласию с начальством, изрядно помяли бока.
В такой накалённой обстановке предводитель не стал мешкать и заблаговременно ретировался вместе с исправником в Чембар.
Как видим, и в этот раз мысль крестьян дальше отказа от барщины не шла, но прочтение «Положения» убедило их в том, что манифест им толковали без искажений, что действительно крепостным и после отмены крепостного права предписано работать на барщине. Тогда сама собой появилась мысль о том, что помещики и чиновники скрыли настоящий царский манифест, а крестьянам читают подложный, сфабрикованный. История знает много подобных примеров, когда крестьяне, веря в царя, объявляли тот или иной указ подложным. Так, во время Отечественной войны 1812 года в Чембаре восстали ополченцы из крепостных, в среде которых распространился слух, что указ об ополчении подложный, а существует другой указ, где царь объявляет участникам ополчения волю.
Мысль о подложности манифеста 19 февраля сыграла очень большую роль в развитии восстания. Она давала крестьянам надежду на близкое и полное, юридически узаконенное освобождение от крепостной зависимости. В первое время распространился слух, что стоит только подлинный указ отыскать, как помещики сдадутся и крестьяне станут вольными. Крестьяне даже представляли себе, как внешне выглядит «подлинный» указ: большой лист гербовой бумаги «с золотым орлом и георгиевским крестом». Ходили слухи, что его прячут помещики в своих хоромах и попы в самых сокровенных церковных углах.
Стойкость черногаевских крестьян, их неслыханно дерзкие разговоры с высоким начальством и дружный отпор полицейским внушениям - всё это вселяло в крепостных смежных деревень уверенность в победе, и Черногай постепенно становился центром волнении. Енгалычев заметил это обстоятельство ещё 2-го апреля. В донесении губернатору он писал: «Истощив все средства для мирного окончания этого дела, я нахожу, что остаётся только одно средство для введения порядка, это строгое и немедленное наказание виновных, тем более, что пример их начинает уже иметь влияние и на другие имения, где крепостные так же не ходят на работу (выделено мною - В.Ш.). Далее он поясняет, что крестьяне соседних имений «сильно волнуются и только ждут развязки» в Черногае.
Почти одновременно с черногаевскими отказались повиноваться властям и помещику крестьяне села Студёнки, расположенного в восьми верстах от Черногая. В этом селе находился священник Фёдор Померанцев, который не мог и не желал становиться во главе волнующихся крестьян, но поддерживал их сознание в своей правоте. 600 душ крепостных этого села держались так же стойко, как и черногаевцы, причём большинство крестьян постоянно находились в Черногае.
1-го апреля поднялись крестьяне деревни Починки, входившей в состав поместья Уварова. Волнения в этом селе проходили бурно и остро, сопровождались открытыми выступлениями против властей. Починковцы явились застрельщиками впоследствии широкого движения против сельской администрации. Сотские, старосты, бурмистры и управляющие, являясь первоначальным звеном аппарата угнетения, выступали как враждебная крестьянам сила, стремились обобрать крестьян, сорвать с них то; что не успевал срывать помещик. Будучи, как правило, преданными помещику и властям, чины сельской администрации беспощадно проводили в жизнь приказания помещика.
В деревне Починках не было отдельного управляющего, все дела вершили бурмистр и староста. Им была вручена судьба 400 душ «мужска пола». И тот и другой держались в селе ровно помещики. На сходе крестьяне потребовали, чтобы бурмистр и староста убирались на все четыре стороны. Бурмистр бежал. Вместо смещённого, крестьяне избрали старостой пятидесятидвухлетнего Степана Федосова, о котором в приговоре Дренякина сказано кратко: «один из главных бунтовщиков". Вместе со старостой крестьяне сместили его прислужников. После этого починковцы прекратили работу и поддерживали регулярную связь с Черногаем.
Восстание нарастало с каждым днём. В первых числах апреля к черногаевцам присоединились все селения графа Уварова: Каменка, Лопатино, Сентяпино, Уваровка, Чернышёво, Обвал и Альшанка. Всюду барщинные работы были приостановлены, во всех селениях крестьяне заявляли, что по новому положению они от господских работ освобождены и высказывались за солидарность с черногаевцами.
Особо сильным волнение крестьян было в большом селе Чернышёве, где числилось 2 тысячи душ крепостных. Прекратив исполнение барщины, крестьяне разобрали часть господского хлеба и даже инвентаря. К ним присоединился бурмистр села Варфоломей Горячев, старый солдат, который в скором времени стал во главе восставших односельчан. Горячев внушал крестьянам непримиримость в борьбе, даже если придётся столкнуться с войсками. «В случае стрельбы мужики должны перековать всех солдат" - не раз говорил он своим односельчанам.
Как видим, мысль о неизбежности столкновения с царскими войсками не особенно пугала крестьян. Они готовились не только к отпору, но и к нападение. Активными помощниками Горячева в организации сопротивления помещикам и властям были крестьяне Василий Самохвалов, Лукьян Тикунов, Филипп Шеркунов и Елисей Кривошеев. Шеркунов с небольшим отрядом чернышевцев часто ездил в Черногай на сходки, где шёл сговор стоять до конца и завоевать себе волю.
В Чернышёво, как и в Черногай, стекались крестьяне соседних деревень — Грязнухи и Алексеевки. Предводительствуемые Букарёвым, Дорониным и Макесовым, почти все крестьяне бедной и полуразорённой деревеньки Грязнухи пришли в Чернышёве и составили там наиболее боевое ядро. Именно по их предложению подготавливалось убийство ненавистного всем, жестокого в обращении и развратного в быту главноуправляющего вотчиной Уварова - Черноголовкина. Только бегством спасся Черноголовкин от суровой кары крестьян.
2-го апреля волнение вспыхнуло в деревне Кулеватовой, принадлежавшей помещику Кожину. Как доносил исправник, кулеватовцы, «смотря на неповиновение крестьян графа Уварова деревни Черногая, так же начинают делать самоуправство". Кулеватовцы, прекратив работы, собрались «самовольно» на сход, сместили старосту и «поставили другого по своему выбору».
Кроме того, они сняли с работы мельников, отменили караульные посты на помещичьем дворе. Управляющий пытался пустить мельницу с помощью вольнонаёмных рабочих, крестьяне не позволили, мотивируя тем, что мельница принадлежит им. В Кулеватове впервые была поставлена под сомнение достоверность «Положения о крестьянах», причём подложным его ещё не называли, но говорили, что «Положение» испорчено дворянами Так, крестьянин Иван Нагорнов на сходе заявил, что из данных им «2-х экземпляров «Положений» вырвано из каждого по 4 листа, в коих, по его мнению, будто бы сказано, что помещик не смел брать их на господскую работу и что всё господское заведение принадлежит крестьянам.
Итак, с самого начала восстание развивалось под знаком недоверия крестьян к помещикам и чиновникам. Развилась и укрепилась мысль о том, что чиновники подкуплены помещиками, потому манифест и «Положение» толкуют в пользу последних. В ответ на это крестьяне выдвинули толкование манифеста в свою пользу, основным мотивом которого был отказ от барщины-
И, наконец, читаемый манифест был объявлен подложным, а «подлинный», по убеждению крестьян, помещики и попы спрятали.
Эти идеи были основными в начале восстания и способствовали его быстрому распространению. Их совокупность нельзя назвать законченной программой восстания, они были только составною частью её. Являясь антикрепостническими, эти идеи говорят о вере крестьян в царя, который якобы дал им полную свободу, но её скрыли с помощью чиновников помещики.
Особую ненависть крестьян вызывала мысль о подложности манифеста. Думая что «подлинный» манифест, дающий крестьянам совершенную свободу, находится очень близко от них - или в церкви, или в доме помещика, крестьяне переходили к решительным действиям против своих угнетателей.
В центре деревень Ивановки, Екатериновки и Петровской расположено большое село Покровское, насчитывавшее свыше 1000 душ крестьян. В нём находилась вотчинная контора. 5-го апреля сюда собралось до 500 крестьян из окрестных деревень. Они пришли, чтобы вместе с крестьянами села Покровского отыскать спрятанную в вотчинной конторе или в доме попа «настоящую волю».
На настроение собравшихся крестьян имела сильное влияние агитация крестьянина села Высокого Леонтия Егорцева, который рассказал им, что в селе Высоком «пришла воля и они теперь вольны»
Лишь только в церкви закончилась служба и поп Евфимий Глебов направился домой, крестьяне устремились к нему, окружили дом и с «криком, бранью и ругательствами начали требовать от него свободу», причём, по свидетельству Глебова, крестьяне требовали «совершенную независимость от помещика и ни от кого». Глебов стал уговаривать крестьян, что-де «у людей будет, то и у нас будет». Но крестьяне решительно требовали, чтобы он отдал им их волю, «а не то, - утверждали они, - к святой отошлётся бумага, и мы опять на 20 лет останемся барскими».
На все убеждения попа, что никакой «воли» у него нет, крестьяне дружно отвечали: «врёшь!». Кругом слышались крики: «Бей его!», «Тащи его сюда, тащи», «Куй его, вяжи его», «Души его, а манифест твой нам не надо, подай волю, сейчас подай, она у тебя, врёшь».
Убить Глебова крестьяне всё же не решились и, выслушав его решительные заверения о том, что, кроме манифеста от 19 февраля, у него ничего нет, потребовали об этом расписку. Когда Глебов написал, что «в Покровской церкви указа об увольнении крестьян от помещика ныне же решительно никакого нет, кроме одного высочайшего манифеста, данного в 19 день февраля 1861 г.», крестьяне не поверили ему одному и заставили подписаться весь причт, то есть всех служителей покровской церкви.
В своём донесении Глебов отмечает спаянность крестьян, а Леонтия Егорцева называет «начальником бунта».
Получив расписку, крестьяне ещё в большем возбуждении отправились в вотчинную контору требовать подлинный манифест от управляющего. Последнего в конторе не оказалось, он был в отъезде и крестьяне обратились с этим требованием к бурмистру Дрожжину и конторщику Бакарёву. Их объяснениям, что, кроме прочитанного крестьянам манифеста, «в конторе никаких других бумаг не имеется», крестьяне не поверили, схватили их и «начали бить», а потом вошли в дом управляющего Столыпина и принялись искать подлинный манифест. Обыск был тщательным. Крестьяне вытряхивали всё из комодов и сундуков, переворачивали столы и постели, лазали на чердак и даже осматривали рамки картин. Но желанного указа не было. Решив, что управляющий увёз его с собой, крестьяне" пообещались побить его, а «волю» отобрать. Для этой цели они оставили несколько человек в доме управляющего, а чтобы бурмистр и староста не унесли тайно «волю» в другое место, вокруг вотчинной конторы и дома управляющего расставили караулы.
Не найдя манифеста в вотчинной конторе, крестьяне вернулись к дому попа Глебова. «Злость их приметно ещё более усилилась, — писал в донесении Глебов. — Подошли к моему дому, обступили вокруг, выходу из дому не дают никуда и ничего не говорят, ожидают старика, начальника бунта».'
Вскоре подошёл Егорцев и начал действовать смело и решительно. Дьячка, загородившего ему дорогу в дом попа, он крепко ударил в лицо и вошёл в комнату, где Глебов «в ожидании смерти» - читал акафист. Егорцев вырвал книгу и с помощью крестьянина деревни Ивановки Ивана Маркина и кантониста из Екатериновки Ивана Живова вытащил упирающегося попа на улицу. Но и на этот раз крестьяне оставили Глебова в покое, они заявили, что завтра поедут в Высокое и оттуда привезут настоящую волю.
Настроение крестьян было самое решительное: «нам солдаты не солдаты, пушка не пушка, мы на то пошли». - говорили они.
Вечером крестьяне, предводительствуемые Егорцевым, отправились на барский двор и разобрали весь инвентарь и скот помещика. Но на этом события в Покровском не кончились. На следующий день рано поутру большая часть крестьян отправилась в Высокое, расположенное от Покровского в 15 верстах. По дороге к ним присоединились крестьяне деревни Аршуковки помещика Жемчужникова. В Высоком по требованию крестьян им был дважды зачитан манифест: один, полученный из церкви, другой — из вотчинной конторы. Но к великому огорчению крестьян это оказался тот же манифест, который они слышали в своём селе.
Возвратившись из Высокого, крестьяне потребовали у Глебова манифест. Когда конторщик Бакарёв закончил чтение манифеста, крестьяне ему не поверили и заставили вторично читать грамотного дворового человека Ивана Ульянова. Во время чтения кто-то заметил, что Ульянов читает манифест на четырёх страницах, тогда как в Высоком им читали на пяти. Послышались голоса, что первый лист, наиболее важный, утаил поп. Конторщик принёс сенатский указ, которым сопровождался манифест, получилось пять листов. Но и это не убедило их. Крестьяне заявили, что этот указ не настоящий. - На подлинной воле, - говорили они, - должна быть золотая печать, георгиевский крест и царское знамя.
Начавшееся в Черногае восстание продолжало разгораться. К 5 апреля им была охвачена вся северо-западная часть Чембарского уезда. В селениях: Подгорное, Аршуковка, Алексеевна, Валовай, Кевдо-Мельситово и Никульевское крестьяне сместили «самовольно начальников, выбрав их из самых ослушников и возмутителей».
Восстание распространилось и на такие дальние сёла, как Николаевка и Глебовка, принадлежавшие помещице Эспехо. Эти сёла от Черногая отстояли на 40 - 50 вёрст.
Несколько позже, а именно между 5 и 7 апреля, к движению примкнули крестьяне графа Шереметьева числом в 5450 душ, расселённые в сёлах Поиме. Митрофанове, Агапове и деревнях Богданихе, Котихе, Поганке (Шереметьево), Белозёрке и Топорихе.
К 7 апреля движением было охвачено свыше 50 селении и 18 тысяч помещичьих крестьян.
В этих местах постепенно складывался самостоятельный центр движения - село Кандиевка, вокруг которого с начала апреля нарастало глухое брожение крепостных, выливавшееся в неповиновение начальству и отказ от барщины. Сёла Высокое, Подгорное, Покровское, деревня Никульевское и другие уже в первых числах апреля примкнули к восстанию. Пожар восстания разгорался и в юго-западной части Керенского уезда.
Помещики и управляющие, «опасаясь быть убитыми», разбежались, большинство из них прибыло в Пензу под защиту двухтысячного гарнизона. Центром восстания в южной части Чембарского уезда окончательно утвердился Черногай.
Край, охваченный движением, начинал принимать вид повстанческого лагеря. Между деревнями то и дело скакали посланцы или отдельные группы крестьян, которые чаше всего направлялись в Черногай.
В Черногае собиралось по нескольку тысяч крестьян. По всем дорогам они расставляли караулы, дозоры и ждали дальнейших событий.
В первые дни восстания губернское начальство и посланник царя генерал-майор Дренякин растерялись. Они решительно не знали, что предпринять и по существу не понимали важности происходящих событий.
5 апреля губернатор послал чембарскому исправнику Андрееву предписание, в котором предлагал устрашить крестьян его именем. Один из современников в частном письме не без основания назвал это губернаторское послание «глупейшим сочинением графа о повиновении (крестьян - В.Ш) управляющему».
«Соберите уваровских крестьян, - говорилось в послании, - и объявите им от моего имени следующее: новое положение для помещиков и крестьян утверждено царём. Ни я, губернатор, и никто на свете не может к нему ничего ни прибавить, ни убавить... Если уваровские люди поймут мои слова и пойдут на работу, то на первый раз им прощаю. Если же не образумятся, то сейчас же соберите временное отделение (суда - В.Ш.) и произведите строгое следствие. Если нужно, поставьте у них воинскую команду. Всех упорных отправьте в городскую тюрьму и предайте суду. Когда их приговорят к поселению в Сибирь, они будут горько плакать, валяться у меня в ногах и мне будет их жалко».
Но некогда покорные рабы, дрожавшие от одного вида полицейского мундира, не испугались угроз губернатора. Об этом говорили поступавшие рапорты с сообщениями о новых селениях, примкнувших к движению. Губернское начальство и царский посланник генерал Дренякин вынуждены были спешно принять карательные меры. 8 апреля было отдано распоряжение начальнику 16 пехотной дивизии о немедленной переброске одного батальона Казанского полка в село Поим. Такое же распоряжение было направлено командиру Тарутинского пехотного полка, части которого располагались в Чембарском и Кирсановском уездах.
Но генерал Дренякин, хотя и прислан был наблюдать за порядком, из Пензы не выезжал, трусил. Впрочем, перед царём он оправдывался тем, что проехать в район восстания было невозможно из-за разлива рек.
Заметив передвижение войск, крестьяне стали собираться в Черногай, причём отряды их были вооружены кольями, косами, топорами и вилами.
9 апреля исправник Андреев и пристав Григорьев, прихватив из села Ершова 10-го роту Тарутинского полка, отправились в Черногай, чтобы исполнить предписание губернатора. Деревня казалась спокойной Только во дворах и на гумнах стояло много телег. Это спокойствие обмануло исправника и он отдал командиру роты поручику Линденбауму распоряжение об аресте «зачинщиков», взятых им на заметку ещё 2-го апреля. Отстранённые крестьянами от должностей бурмистр, староста и сотник повели солдат в избы намеченных к аресту крестьян — Василия Минцева, Матвея Сарычева, Филиппа Барбашева, Егора Гомгонова и других. Но арестовать удалось только двоих—Барбашева и Гомгонова. Остальных арестовать не дали подоспевшие крестьяне.
Лишь только разнеслась весть о прибытии карателей и аресте двух черногаевцев, крестьяне мигом собрались на площадь. Одновременно были посланы верховые в ближайшие сёла за подкреплением.
Исправник вышел к собравшимся крестьянам и хотел было зачитать им губернаторское послание. Но крестьяне шумно стали требовать отмены приказа об аресте и, не дожидаясь ответа, бросились к избе, где были заперты их односельчане. Произошла рукопашная стычка с ротой. Солдаты били крестьян прикладами. Во время свалки арестованные разбили окна, выскочили из избы и смешались с толпой. Свалка прекратилась, крестьяне несколько успокоились и исправник получил возможность, наконец, зачитать губернаторское послание. Оно не произвело на крестьян ожидаемого впечатления. Страшные угрозы судом и Сибирью и «соболезнование» по поводу дальнейшей судьбы непокорных были выслушаны с полнейшим равнодушием.
Между тем в Черногай съезжались новые отряды крестьян. Первыми прибыли 200 человек починковцев, за ними подошли из Ершова, Сентяпина и других селений. В скором времени на площади шумела толпа в 2 с лишним тысячи человек.
Исправник и пристав пытались убедить крестьян в правильности манифеста, но последние отвечали, что на работу они не пойдут, а если-де хотите арестовывать, то «берите всех». Видя, что дело начинает принимать серьёзный оборот, исправник, пристав и офицеры под прикрытием роты отошли к дому бурмистра, скрылись в нём, а рота весь день находилась в полном составе на карауле вокруг дома. Видя, что начальство пока не пыталось кого- либо арестовывать и не предпринимало никаких иных наступательных действии, крестьяне на время успокоились. они даже очистили четыре избы для ночлега роты и только просили исправника вызвать в Черногай их управляющего Пичугина, что последний и сделал. Пичугина крестьяне вызвали неспроста: ходили упорные слухи, что настоящий манифест спрятан у него. К тому же крестьяне хотели свести с ним счёты, так как более злостного притеснителя и свирепого начальника они над собой не видели. По свидетельству современников, крестьяне об этом управляющем отзывались «не иначе как об «антихристе» и «разорителе».
Ночь прошла спокойно. Крестьяне разослали своих гонцов по дальним селениям и там, лишь только узнавали, что в Черногае находится карательная экспедиция, немедленно спешили на помощь. Утром прибыл Пичугин. Исправник попробовал запугать крестьян, пригрозив им через старшину пустить в ход оружие, но старшине кто-то ответил, что они желают только поговорить с Пичугиным.
Крестьяне согласились подойти к избе бурмистра, где находился исправник и обещали не чинить расправу над управляющим, но с условием, чтобы рота солдат оставалась на квартирах. Вышедшие из дома Андреев и Пичугин увидели, что вся площадь буквально запружена крестьянами, которых к тому времени собралось уже свыше 4-х тысяч. Молодые парни взобрались на крыши ближних домов и деревья. Над толпой крестьян колыхалось их самодельное оружие.
Исправник и управляющий снова принялись толковать крестьянам «Положение» и убеждать их в его правильности. По свидетельству адъютанта генерала Дренякина - Худекова между чиновниками и крестьянами произошёл следующий разговор: «-Пока дело не уладится, пока вам будут поставлены новые начальники, мировые посредники, до тех пор я прошу вас работать по старому...
- То есть, как это? на помещика, значит?
- Да...
- Ни в жисть!..
- Но ведь закон приказывает... сам царь приказал...
- Не верим!.. Помещику мы больше не подневольные . Мы теперь государевы...
Говорил в толпе уже не один, а все, шум и крик были невообразимые...»
Один старик, стоявший вблизи исправника, объяснял крестьянам, что исправник и управляющий «взяли с помещиков 5 тысяч рублей», и начал бранить управляющего «разными неприличными словами». Возбуждение росло. Пытавшегося вырваться из плотного круга исправника крестьяне задержали. В этот момент привезли двоих, избитых при стычке 9-го числа крестьян с ротой, чтобы показать их исправнику. Крестьяне зашумели сильней. В сторону начальства послышались крики, что, дескать, на них смотреть, бей их. Тогда исправник, привыкший утихомиривать страсти плёткой и «железами», приказал заковать в кандалы тех, которые стояли к нему ближе. Рассыльный вынес из избы «железа», но эта мера произвела обратное действие. Увидев кандалы, крестьяне, не сговариваясь, с криком «бей их, вяжи их!» бросились на исправника, управляющего и офицеров.
Поручик Линденбаум ударил сбор и рота солдат, бывшая наготове, быстро прибежала к месту побоища. Солдаты прикладами проложили путь к чиновникам и дали им возможность укрыться в избе. Линденбаум пытался выстроить солдат фронтом перед избой и тем самым обезопасить чиновников от крестьян, но последние решительно пробивались к дому.
Несколько крестьян подошли к Линденбауму и стали говорить ему, что он продался управляющему и поэтому защищает его и чтобы он немедленно увёл из села своих солдат. Но поручик снова приказал солдатам оттеснить крестьян. Тогда началась потасовка. Площадь огласилась шумом настоящей битвы. Крестьяне двинулись на солдат с кольями и двоих сразу же выбили из строя, солдаты отбивались прикладами. С крыш соседних домов и дворов в роту летели камни и колья. Один старик, бывший на крыше той избы, рядом с которой стоял Линденбаум, «стащил толстую жердь, придерживавшую солому на крыше, и с высоты занёс своё импровизированное оружие над головой ротного командира». Поручик выхватил револьвер и убил старика наповал. «Нашего убили!» - раздался крик. Крестьяне с яростью бросились на карателей. Они стремились отобрать у них винтовки и тесаки. Две винтовки и один тесак крестьянам в первый момент удалось отобрать. Выстрел поручика послужил сигналом для солдат, которые стали пробиваться к своему командиру.
Поручик приказал роте отступать вдоль улицы. Солдатам удалось оторваться от толпы и тогда раздалась команда: «Кладсь, пли!»
Несколько крестьян упали, пронзённые пулями, толпа дрогнула и остановилась. Но уже в следующее мгновенье крестьяне с криками «не выдавай, наших бьют!» бросились на роту. Снова грянули выстрелы и снова стали падать безоружные люди. Воспользовавшись новым замешательством крестьян, рота отступила за мостик, перешла через овраг и выстроилась на пригорке. Крестьяне не решились переходить овраг и стояли на другом берегу.
Линденбаум, думая, что он достаточно устрашил крестьян, несколько раз пытался двинуть роту на толпу, с целью пробиться в деревню и освободить исправника. Но лишь только солдаты спускались вниз, как им навстречу летели камни и колья. Затем крестьяне сами стали переходить в наступление и рота принуждена была отойти от деревин. Часть крестьян провожала её почти до самого Ершова, причём, чтобы не быть побитыми, солдаты постоянно отстреливались.
Пока основная масса крестьян расправлялась с карателями, та часть народа, которая осталась у избы, где спрятался управляющий, не теряла времени. Посланный исправником сотник в село Алексеевну с просьбой к командиру 9-й роты прибыть в Черногай был схвачен в деревне Починки и закован в «железа».
Исправник скрылся на чердаке, но ворвавшиеся крестьяне, предводительствуемые Кобзевым, Минцевым, Гомгоновым и Тараскиным, нашли его.
Когда в руках у крестьян оказались исправник, управляющий Пичугин, приказчик Байков, юнкер и два солдата 10-й роты, раздались крики: «Вяжи их!.. Куй их самих в кандалы!.. Для себя принесли...»
Исправника и управляющего «положили на скамейки и в лежачем виде приковали кандалами.
- А где солдат-то рассыльный, - кто-то полюбопытствовал из толпы.
- Давай и его сюда!.. Хотел на нас «бруслеты» надеть, так мы сами теперь его попотчуем.
И рассыльного приволокли в избу.
- Клади его на скамейку... приковывай!».
Остальные пленники были заперты в избе незакованными.
Когда возбуждение несколько утихло и все собрались на площадь, оказалось, что три человека из крестьян убито и четверо ранено.
События этого дня развернулись так стремительно и неожиданно, что, изгнав карателей и заперев пленников, крестьяне не знали, как быть. Идти ли в Ершово и добивать карательную роту или ждать дальнейших событий. В ходе восстания настал такой момент, когда срочно потребовалось твёрдое решение: как быть дальше. В этот момент достаточно было направляющей руки, чтобы восстание приняло наступательный характер. Но в Черногае не было руководителя с ясной и определённой программой. Победа над карателями принесла крестьянам моральное удовлетворение, но они не достигли того, чего хотели - «подлинного манифеста», воли и земли.
Крестьяне топтались на одном месте, в их ряды проникла нерешительность, а неясность дальнейших действий посеяла разброд. Этот момент ярко показывает стихийность восстания, его локальность и отсутствие строгой организованности.
Administrator
Администратор
Сообщения: 407
Зарегистрирован: 30 авг 2016, 09:10
Репутация: 0
Откуда: Белинский
Контактная информация:

Re: Кандиевское восстание

Сообщение Administrator » 16 ноя 2017, 12:51

(часть 3)

Пристав Григорьев, которому удалось скрыться из Черногая вместе с ротой, прибыв в Ершово и взяв лошадь, направился в село Алексеевну, где стояла 9 рота Тарутинского полка. К вечеру 9-я рота с барабанным боем входила в Черногай. Пристав заметил, что в деревне крестьян было значительно меньше. Они беспрепятственно пропустили роту к избе, где находились пленники, которые были освобождены без труда.
Об этих событиях 15 мая 1861 г. появилась информация в «Колоколе», где с поразительной точностью говорилось: «В Пензенской губернии восстали крестьяне вотчины гр. Уварова в числе нескольких тысяч душ; посланная против них рота принуждена была отступить; в руках крестьян остался исправник, становой, юнкер и несколько рядовых».
Герцен и Огарёв внимательно следили за ходом реформы 1861 года в России, на страницах «Колокола» систематически появлялись статьи о крестьянском движении и подавлении его. Помещение в «Колоколе» материалов о Кандиевском восстании и крестьянском движении вообще имело огромное агитационное значение. Крестьянские восстания держались в секрете и революционно-демократический лагерь узнавал о них, в основном, со страниц «Колокола», материалы которого показывали, что в народе имеется неисчерпаемый запас революционных сил.
События 10 апреля в Черногае явились толчком карательной деятельности жандармов и администрации. Всем стало очевидно: то, что происходит в Чембарском уезде, - не просто неповиновение помещикам, которое за последние годы стало обычным явлением, а нарастающее восстание, напоминавшее не столь далёкую «пугачёвщину». Дренякин в рапорте царю писал, что это событие «не только одно неповиновение помещику и неправильное понимание высочайше дарованных крестьянам прав, но явное возмущение с посягательством на власти и войско даже с оружием в руках...»
Почти со всех уездов стали стягивать войска к Чембару и Керенску. 12 апреля в Поим вошли три роты Казанского полка, на следующий день подошёл батальон Тарутинского пехотного полка. Когда в Поиме было сосредоточено достаточное количество войск, туда прибыл Дренякин. Но в гущу восставших селений генерал двигаться не решался, а разослал гонцов к крестьянам с предложением выслать к нему делегатов для объяснения им «Положения». Это было своего рода разведкой.
15 апреля в Поим пришли несколько представителей отдельных деревень. Дренякин из беседы с ними убедился в колебаниях крестьян. Некоторые из депутатов изъявляли даже «покорность и раскаяние», поэтому Дренякин решил, что можно двигаться в Черногай. Хитрый генерал не стал задерживать делегатов и распустил их по домам с тем, чтобы они разносили вести о его «кротости и милости».
15 апреля с двумя батальонами Дренякин выступил из Поима в Студёнку, где поспешил арестовать и отправить в Пензу Померанцева. Затем, собрав сход, зачитал крестьянам манифест и «Положение». На сходе царило глубокое молчание. Казалось, что крестьяне ввиду такого количества войск покорились. Но молчание говорило об обратном.
В тот же день Дренякин двинулся к Черногаю.
К этому времени большинство собравшихся в Черногае крестьян разошлось по своим сёлам. Стихийная вспышка в этом районе пошла на спад. Въезд Дренякина в «бунтующее село» официальные документы изображают, как въезд победителя, которого встречали хлебом и солью, хотя сам Дренякин об этом моменте своей кровавой деятельности предпочёл умолчать. Хлебом и солью царского генерала никто не встречал. Когда он въехал в Черногай во главе двух батальонов, то деревня казалась вымершей. На центральной площади лежали три трупа крестьян, убитых 10 апреля. Враждебное отношение к карателям чувствовалось в каждом запертом доме и в самих пустынных улицах. Дренякин приказал собрать сход. Но прошло немало времени и никто не являлся. Тогда Дренякин отдал приказ об аресте «злостных зачинщиков», для чего около каждой избы было поставлено по нескольку солдат. В скором времени привели 12 человек, среди которых были Василий Минцев, Матвей и Степан Сарычевы, Филипп Барбашев, Иван Кобзев и Егор Гомгонов. Всех их впоследствии прогнали сквозь строй по 5 и 7 раз через сто человек и сослали в Сибирь на каторгу. Арестованные не сопротивлялись. Вместе с ними вышло несколько человек крестьян и на вопрос Дренякина, почему не похоронены убитые, угрюмо ответили, что-де «пусть кто убил, тот и хоронит».
Дренякин не решился производить новые аресты и тем более устраивать поголовное наказание крестьян. Он спешным порядком отправил арестованных в Чембар, причём для охраны их отрядил целую роту. 70 солдат вели 12 крестьян, окружив их со всех сторон. Дренякин опасался, что они по дороге будут отбиты.
Арест 12 участников черногаевских событий Дренякин был склонен рассматривать, как большую победу. Он послал шефу корпуса жандармов Долгорукову телеграмму, где хвастливо заявлял: «Кротость покорила Уваровских. Виновники взяты». Но уже во второй части этой же телеграммы он выказывал не только свою ложь, но и свой страх, вечный животный страх дворянина перед народной силой. Генерал испрашивал себе «повеления, не наполняя острогов, решить виновных по своему суду».
Другими словами Дренякин просил себе поощрения в применении старого и испытанного способа расправы с революционными выступлениями - террора, террора свирепого, никем и ничем не ограниченного и не подотчётного. «Кротость» этого николаевского генерала-палача в отношении крестьян заключалась в убийствах, шпицрутенах, розгах и каторжных работах.
Поголовную расправу с черногаевцами Дренякин не отважился учинить потому, что он боялся новой, ещё более сильной вспышки.
«Кротость» не покорила уваровских крестьян, а напротив ещё более ожесточила их. Край волновался. Крестьяне по-прежнему не желали исполнять барщину, они были по-прежнему убеждены в своей правоте.
Черногай сыграл огромную роль в начале восстания, имел огромное значение для дальнейшего развития движения. В ходе восстания в Черногае оформились антикрепостнические идеи, в которых полно вскрылась классовая ненависть крестьян к помещикам.
Черногай имел огромное значение для развития восстания ещё и потому, что крестьяне, перестав исполнять барщину, проявили изумительную стойкость в своих требованиях. В этой деревне крестьяне впервые, встретившись с царскими войсками, не отступили, а смело выступили против них.
Открытое выступление против войск и первая победа над карателями показала крестьянам, что они сильны, когда вместе, что им не страшны царские войска и помещики, если они выступают единодушно.
В первые же дни восстания выработалась определённая тактика, а именно: сбор крестьян в каком-либо пункте. На первом этапе восстания таких пунктов было три: Черногай, Чернышёво и Покровское. Крестьяне держали между сёлами постоянную связь и выставляли по дорогам караулы. В этом ещё не было организации восстания, но это подготовило почву для организации.
И, наконец, Черногай показал ещё одну сторону восстания - его пассивность и локальность. Несмотря на то, что восстание развивалось в сторону активности и наступательных действий, в общем и целом оно было пассивное. Крестьяне не собирались в народную армию и не пошли походом против помещиков. Пассивный характер восстания проявился в самый критический момент - 10-го апреля.
Начавшись в Черногае и Студёнке, антикрепостническое движение в короткий срок охватило большую территорию. В район восстания входила значительная часть Чембарского и Керенского уездов и смежных с ними Моршанского и Кирсановского уездов Тамбовской губернии. 12 апреля тамбовский губернатор Данзас телеграфировал пензенскому о том, что, как доносят ему моршанский и кирсановский исправники, «их уездам угрожает усилившееся волнение крестьян Чембарского уезда». Начиная с этой телеграммы, от Данзаса в Пензу почти ежедневно поступали панические сообщения о нарастании движения в Тамбовской губернии.
Напуганные Данзас и Винценгероде сосредоточили на границе Пензенской губернии немалое количество войск.
В ходе восстания из среды крестьян выделялись вожаки, которые брали на себя инициативу руководства крестьянской массой. Таких руководителей выдвигалось немало, в каждом селе или деревне два-три человека, а то и более. Так, в Черногае выдвинулись Минцев, Степан и Матвей Сарычевы, Барбашев и Гомгонов, в Починках - Афанасий Дедюкин и Степан Федосов, в Грязнухе - Фома Бакарев и Ермолай Доронин, в Чернышеве - Василий Самохвалов, Варфоломей Горячев, в Студёнке - Григорий Тараскин, в Петровской - Караульщиков и т. д. Но эти руководители не поднимались в своих стремлениях выше уровня крестьянской массы и не могли коренным образом повлиять на ход стихийного восстания, хотя роль их в нём была велика как застрельщиков и инициаторов.
Такому большому восстанию, которое вошло в историю под именем Кандиевского, требовался решительный и смелый руководитель, человек последовательно-революционных убеждений, умеющий зажечь массы и вести их на борьбу.
Изучение документов восстания позволяет сделать вывод, что в его ходе, особенно с 5 по 18 апреля, делались энергичные попытки к организации. В период примерно с 5 апреля и до разгрома восстания ясно обозначилась тенденция перехода от узких требований, направленных непосредственно против крепостнического характера реформы, к требованиям, направленным против всей крепостнической системы, к её свержению.
Кто же пытался ввести Кандиевское восстание в рамки организации, направить его по широкому пути крестьянской войны?
7 апреля тамбовский губернатор сообщал пензенскому, что «в Чембарском уезде, на границе Моршанского, волнуются в значительном числе крестьяне, подстрекаемые каким-то странником, толкующим разные нелепости». Этот таинственный странник появлялся во многих сёлах и звал крестьян «добывать чистую волю», не слушать чиновников, подкупленных помещиками. «Странник» также говорил, что манифест подложный, а настоящий манифест имеет «золотую печать и георгиевский крест». Этим «странником» был крестьянин села Высокого Леонтий Васильевич Егорцев. С первых дней восстания он ходил по краю и призывал крестьян к борьбе с помещиками. Егорцеву принадлежит попытка организовать и расширить бурное стихийное восстание.
Кто он был? Мы знаем о нём не многое. Дошедшие до нас документы скупо говорят о его жизни. Биографию его восстановить трудно, как трудно её восстановить любого другого крепостного человека, тем более, что мы не располагаем материалами следствия о нём.
По всем данным, Леонтий Васильевич Егорцев был человеком грамотным и обладал незаурядным умом. Родился он в 1796 году в селе Высоком Чембарского уезда, принадлежащем в те времена графу Разумовскому. В начале XIX века это село перешло к помещику Кожину, который получил в Чембарском и Моршанском уездах огромную вотчину. Очевидно, Леон Егорцев в молодости был удалым и сметливым парнем, так как в скором времени барин перевёл его в число дворовых и сделал своим выездным кучером. Нам неизвестно, что произошло между барином и слишком сметливым кучером, но только в начале 30-х годов Егорцев был переведён в тягловые крестьяне села Высокого.
В 1861 году Леонтию Васильевичу было 65 лет и семья его состояла из жены и дочери Липаты, вышедшей замуж за крепостного Бирюкова в деревне Ашани Моршанского уезда, принадлежавшей тому же Кожину. Вот, собственно, и всё, чем мы располагаем.
Егорцев был выдающимся крестьянским руководителем с природным организаторским талантом. Эти качества в полной мере развернулись в событиях апреля 1861 года. Леонтий Егорцев сразу же вступил в борьбу с помещиками, вступил в неё подготовленным, с давно установившимися взглядами и суждениями. Его действия первых дней восстания носят целеустремлённый характер боевого наступления на класс дворян-помещиков, что видно из событий 5-го апреля в селе Покровском, где Егорцев проявил себя решительным и умелым руководителем масс.
Егорцев был хорошо знаком и с программой и с тактикой грозной крестьянской войны под руководством Пугачёва из рассказов стариков. Из Высокого во время крестьянской войны вышел руководитель большого отряда повстанцев Саватий Марков. Пугачёвцы в этом крае громили помещиков вплоть до Шацка и Кадома, а «главными вожаками у них были пономарь села Высокого Саватий Марков и мордвин Родион Филиппов».
31 марта в Высокое прислали экземпляры манифеста и «Положения», которые в этот же день и были прочтены в церкви священником Александром Казанским. По прочтении произошло то, что происходило в других деревнях. Крестьяне прекратили барщинные работы, сместили должностных лиц, кроме того, они остановили помещичий винокуренный завод, не найдя в господском доме манифеста, запечатали его. Село стало повстанческим.
Оказавшись во главе восставших высокинцев, Егорцев не ограничился этим селом, он понял, что крестьяне могут одержать победу и добиться воли только при условии объединения. Поэтому в первые же дни восстания мы видим Егорцева в различных пунктах Чембарского уезда, где он своими зажигательными речами и примером поднимал крестьян на решительную борьбу.
К тому времени, когда Егорцев выдвинулся в руководители восстания, в среде крестьян оформились и укрепились основные положения программы. Если в начале восстания центральной идеей крестьян была идея о подложности манифеста, то уже спустя какую-нибудь неделю составилась следующая программа:
1. Полное и безусловное освобождение крестьян от крепостной зависимости.
2. Все помещичьи земли должны быть переданы крестьянам безвозмездно.
3. Всё имущество помещиков должно принадлежать крестьянам.
4. Помещики и продавшиеся им чиновники должны быть уничтожены физически.
5. Изгнание служителей церкви и сельской администрации.
6. Поиски «подлинного» манифеста.
Эта программа почти полностью совпадает с программой пугачёвского движения. Это и понятно, ибо задачи этих двух движений были одинаковы - освобождение от крепостной зависимости. Прямое указание на то, что Егорцев принял программу Пугачёва и стремился действовать, как Пугачёв, имеется в письме Дренякина Толстому, где, описывая действия Егорцева, Дренякин приводит показания захваченных им крестьян о том, что Егорцев «одобрял их тем, что говорил:«схватим начальников и будем их вешать».
Эго наш Пугачёв 2-й».
Несмотря па то, что требования крестьян ярко отражали сущность классовой борьбы того времени, они были, как и в начале восстания, непоследовательны. В конечном итоге они сводились к упованию на «хорошего» царя.
Вот почему в своих действиях по руководству восстанием Егорцев пошёл по следам Емельяна Пугачёва. Между 8 и 10 апреля он объявил себя великим князем Константином Павловичем, о чём губернатор не замедлил послать министру внутренних дел телеграмму, где сообщал, что «...крестьянин Егорцев назвался Константином Павловичем».
Егорцев не случайно присвоил имя этого отпрыска царствующего дома. Со времени декабря 1825 года, когда Константин Павлович отрёкся от русского престола в пользу Николая I, в народе ходили смутные слухи о том, что он не любит русских дворян и желал облегчить участь крепостных. Слухи эти, как и всякие слухи, подававшие надежду на облегчение положения крепостных, не затухали, а жили в народе долгое время, пока за Константином Павловичем не укрепилась слава «хорошего» царя, но не допущенного до царского престола. Эти толки возобновились в связи со смертью Константина.
В июле 1835 года в деревне Самовольке Наровчатского уезда проходивший отставной солдат Агап Привалов, который последнее время служил в Польше, говорил крестьянам, что «его высочество великий князь Константин Павлович жив- и ушёл с польским войском заграницу, что русских дворян он не любит, о чем в Польше все говорят без опасения».
Этот случай всполошил жандармский корпус. Шеф жандармов Бенкендорф приказал губернатору немедленно арестовать Агапа Привалова и сделать всё возможное, чтобы задержать распространение слухов о Константине Павловиче, тем более, подчёркивал Бенкендорф, что «столь злонамеренные, хотя и нелепые рассказы, распространяемые в тех местах, где времена Пугачёва ещё не совершенно изгладились из памяти, могут иметь вредное влияние на простой народ, всегда готовый верить всякой нелепой новости». Но хотя Агап Привалов был схвачен и посажен в секретную камеру пензенского тюремного замка, слухи о «добром», не любящем русское дворянство Константине, продолжали бытовать в среде крепостных.
Теперь станет понятным, почему Егорцев назвался именно Константином Павловичем, да и по возрасту он примерно подходил к этому князю.
Приняв имя Константина Павловича, Егорцев имел намерение собрать вокруг себя возможно большее число крестьян, и более того, у него была мысль о создании крестьянской армии, о чём свидетельствуют денежные сборы с крестьян, которые проводились на добровольных началах. Предположительно собранная крестьянская казна находилась в селе Высоком, но использована она не была.
Во время своих разъездов по сёлам и деревням, Егорцев призывал крестьян объединяться, учил их, что, находясь вместе, они становятся грозной силой, способной не только защищаться, но наступать и побеждать.
Этот высокий седой старик, несмотря на свои 65 лет, появлялся в разных пунктах Чембарского, Керенского и Моршанского уездов: «Обнаружено также, - доносил пристав 1-го стана Керенского уезда Кондагоров, - что из села Высокого, какой-то крестьянин, по фамилии Егорцев, разъезжая по господским сёлам и деревням, распространяет волнующие крестьян слухи о воле».
Постепенно вокруг Егорцева стало формироваться ядро из активных крестьян, куда вошли руководители крестьянских выступлений. В селе Высоком первыми помощниками Леонтия Егорцева были сорокалетний Кузьма Ионович Коровяков, Кошелев и Егоров. Из других селений в активное ядро вошли: из Кандиевки семидесятидвухлетний отставной рядовой гренадерского полка Андрей Семёнович Елизаров и Исай Давыдович Конобевцев, о котором помещик Волков в письме к уездному предводителю отзывался, как о самом непокорном крестьянине; из Троицкого - 26-летний, временно отпускной рядовой лейб-гвардии Гатчинского полка Василий Антонович Горячев, пользовавшийся огромной популярностью среди крестьян, из Кулеватовой - семидесятипятилетний Фёдор Иванович Нагорнов и его тридцатилетний сын Иван Фёдорович Нагорнов, из Колесовки - Фёдор Силкин, из села Знаменского - шестидесятитрёхлетний отставной унтер-офицер Матвей Иванович Мушкин, из Деревни Никульевской - бессрочноотпускной рядовой Василии Родионович Шебуняев и Иван Усов, из села Подгорного - сорокачетырёхлетний временно отпускной рядовой Ферапонт Дмитриевич Дмитриев.
Это ядро из активных руководителей и застрельщиков крестьянского движения по существу выполняло роль штаба крестьянского восстания, оно пользовалось громадным авторитетом среди крестьян. Сам Леонтий Егорцев уже не ездил по сёлам Он постоянно находился в Высоком.
В ходе восстания Леонтий Васильевич Егорцев завоевал среди крестьян большой непререкаемый авторитет. В рапорте царю Дренякин так описывает влияние Егорцева на крестьян: «Как оказалось впоследствии, он был самый опасный из бунтовщиков. Принадлежа к секте молоканов, каковые существуют в губернии, он в короткое время успел приобрести огромное влияние во всём краю... вера в него была так сильна, что из разных деревень присылали за ним тройки с приглашением прибыть к ним для разъяснения им манифеста, водили его под руки, нося за ним скамейку, становили его на возвышение, с которого он по-своему возвещал всем волю. Власть его, наконец, возросла до того, что он начал делать денежные поборы, и дабы успех возмущения склонить на свою сторону, грозил вешать тех, которые его ослушаются, а потом и начальников усмирения. Вместе с тем он убеждал всех угрозами, что в случае прибытия войска «никто под опасением смерти, не должен выдавать своих» и никто не должен верить ни земской полиции, ни предводителю, ни даже мне, по его выражению «царскому послу», подкупленным будто бы помещиками».'
Эта краткая характеристика подтверждает, что Егорцев был подлинным крестьянским вождём и что он стремился расширить крестьянское восстание.
Восстание продолжало стремительно разрастаться и в Керенском уезде. Уже в 10 числах апреля им было охвачено около 30 селений.
Первыми в Керенском уезде поднялись крестьяне помещиков Волкова и Виельгорского, вотчины которых находились рядом. Помещику Волкову принадлежало в Керенском уезде 9853 десятины земли и 1633 души крепостных. Барщина в его поместье к 1861 году приняла самые отвратительные формы. По существу крепостные работали на помещика беспрерывно. Барщина приближалась к месячине, так как Волков платил за своих крепостных все казённые подати и повинности, составлявшие 6 рублей с тягла, за что они должны были отрабатывать на его полях дополнительное число дней.
Крестьяне его сёл Кандиевки (Маркино), частью Колёсовки и Михайловского (Шичкилей) были самыми бедными во всей округе. В Кандиевке находилось 910 душ крепостных, это было средней величины степное село, растянувшееся по берегу небольшой речушки Плезяевки, с каменным господским домом, стоявшим несколько на отшибе.
О «воле» кандиевцы узнали задолго до официального прочтения манифеста в их селе. С последних чисел марта они группами ездили в соседние сёла и жадно выслушивали все новости о царском манифесте. Особенно часто кандиевцы бывали в Высоком, расположенном в семи верстах от Кандиевки. Исай Конобевцев, которого крестьяне почитали за старосту, и старый гренадёр Андрей Елизаров чаще других бывали в Высоком и встречались там с Леонтием Егорцевым.
Возвращаясь, они рассказывали односельчанам, что «настоящую волю» объявили только в Высоком, а в других сёлах чиновники, подкупленные дворянами, читают подложный манифест и что в Черногае было сражение с царскими войсками. Атмосфера в селе накалялась. Все ждали, какой манифест зачитают им: подлинный или подложный.
5 апреля по селу разнёсся слух, что священник Тянгинский получил манифест. Народ толпами повалил к церкви. В напряжённой тишине крестьяне услышали страшные для них слова: «...крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности». В этот день по домам разошлись без шума, 6-го апреля 20 человек кандиевцев отправились в Высокое к Леонтию Егорцеву и пригласили его к себе для толкования зачитанного манифеста. Егорцев и крестьянин деревни Кулеватовой Кошелев дали согласие и в тот же день их привезли на тройке в Кандиевку. На сходку собрались все от мала до велика.
Егорцев объявил манифест, читанный кандиевцам, подложным. Он стал объяснять о том, что существует настоящий манифест с «золотым орлом» и настоящее «Положение», по которым крестьяне получат не только господскую землю, но и господское имущество, что царь прислал помещичьим крестьянам «о совершенной их вольности бумагу, написанную своею рукой, с пятью золотыми печатями и георгиевским крестом, в коей государь написал, что, даруя вольность крестьянам, запретил им ходить на барщину, но помещики бумагу эту задерживают, и что государю от помещиков за это выходит плохо, что государь приказал: всем крестьянам выбиваться от помещиков на волю силою, и если кто из крестьян до св. Пасхи не отобьётся, то будет анафема проклят».
Крестьяне, предводительствуемые Конобевцевым, Николаем Благовым и Фёдором Шильциным, направились к священнику и потребовали у него подлинный царский указ. Но священник уверил крестьян, что, кроме читанного манифеста, другой бумаги у него нет.
Ночью в село прибыл становой пристав Кондагоров и рано утром распорядился собрать объединённый сход крестьян Кандиевки и Колёсовки (6 вёрст от Кандиевки). Когда народ собрался, становой объявил, что он привёз для крестьян экземпляр манифеста и «Положения». Получать эти документы все единодушно выбрали Исая Конобевцева, который и дал расписку в том, что «7 апреля от г. станового пристава 1-го стана для крестьян г. Волкова получил при большой мирской сходке крестьян Исай Давыдов Конобевцев».1
После этого крестьяне .потребовали прочтения манифеста и «Положения», а прослушав, заявили, «что это положение не то, а они ездили 6 числа сего месяца в село Высокое... там читан другой указ, который даёт им совершенную волю и они на работы ходить не должны». Сход шумел. Пристав решил засадить в холодную несколько «зачинщиков» и потребовал их к себе, но крестьяне заявили, что они этого не допустят, а «выданную им книгу сличат с книгами в соседних сёлах Чембарского уезда». Пристав поспешил убраться в Керенок, где доложил о происшедшем исправнику и уездному предводителю Ранцеву. Последние в тот же день, 8 числа, образовали временное отделение уездного земского суда «для производства дознания о беспорядках в Кандиевке». Как и в Чсмбарском уезде, керенские крестьяне повсюду прекращали работу на помещиков, отказывались повиноваться начальству, требовали полной свободы и наделения землёй.
Почти одновременно с Кандиевкой восстание вспыхнуло в большом селе Знаменское (Большой Буртас), которое принадлежало Виельгорскому. За три дня до восстания в этом селе побывали двое высокинских крестьян, которые информировали знаменцев о событиях в других сёлах. Несомненно, что это были посланцы Егорцева. Пристав в своём рапорте указывает на них, как на подстрекателей.
9 апреля крестьяне в числе 1780 душ прекратили исполнять барщину. Управляющий Борисович послал к ним старшину и двоих служащих «для увещания», но крестьяне встретили господских слуг в колья, старшина был ранен смертельно. После чего крестьяне послали верховых в Высокое и Кандиевку узнать о настоящем манифесте! Вскоре к Знаменским присоединились крестьяне деревни Самарихи и села Поливанова.
8 апреля поднялись крепостные помещика Охотникова, которому принадлежали сёла Черкасское, Ильинское, Николаевское, Петровское, дача села Кашаевки и пустошь Енгалычева с 13 тысячами десятин земли и 1664 крепостными. Крестьяне прекратили работу после того, как «за день или за два перед этим (т. е. перед 8 числом) крестьяне деревни Ильинской Лаврентий Балдышев и Никита Федин ходили нарочно в с. Кандиевку, чтобы узнать о каком-то указе и по возвращении своём внушали оным деревенцам не ходить на работу».
На другой день становой пристав, прибыв по вызову управляющего, вызвал ильинцев в вотчинную контору в село Черкасское. Крестьяне явились, причём к конторе пришли чуть ли не все крепостные Охотникова. На вопрос пристава, почему они не пошли на работу, крестьяне отвечали, «потому что в прочих местах не ходят». Становой в доказательство своих слов о необходимости исполнять барщину стал зачитывать манифест, но только дошёл до 6 и 7 пунктов, сход зашумел и чтение прекратилось. Крестьяне заявили, что выданные обществу «Положение» и указ ничего не значат, что всё это «мошенничество, а есть другой указ, которым даётся свобода без всяких на помещика работ». Крестьяне указывали становому на то, что он неправильно читает слова «отбывать помещику повинности», следует читать, говорили они, «отбиваться от помещика».
Пристав приказал арестовать Балдышева и Федина, но крестьяне прогнали конторских и десятских. Тогда пристав обратился к отставному унтер-офицеру Гринину с тем же приказанием, но Гринин произвести арест отказался. говоря, что «здесь надо арестовывать полсела».
8-го же апреля поднялись крестьяне села Троицкого (Орьево), принадлежавшего наследницам Михаила Виельгорского. Как и в остальных сёлах, крестьяне села Троицкого при чтении им манифеста не поверили в его подлинность и в тот же день отправили на тройках в Высокое Василия Горячева, Максима Потапова, Филиппа Коренина и с ними нескольких крестьян.
Посланцы крестьян по всей вероятности встречались в Высоком с Егорцевым и другими руководителями движения, так как действия их по возвращении в Троицкое были решительными и последовательными.
Прибыв в село, Василий Горячев и Максим Потапов «запрягли в телегу лошадь, на телегу положили колесо, а в него вставили шест с привешенным к нему красным платком и стали разъезжать с этим знаменем по улицам, громко приглашая народ идти в церковь выбивать волю».
На призывы Горячева и Потапова собралась большая толпа крестьян, которая отправилась к священнику Петру Сперанскому требовать волю. На объяснение Сперанского о том, что у него нет другого манифеста, кроме читанного им, крестьяне заявили, что «воля лежит в церкви на престоле с Егорьевским крестом» и если священник не выдаст указ сейчас же, то они повесят его вверх ногами. В это время прибыли около 100 человек из деревни Подгорной. Крестьяне оттолкнули Сперанского, ворвались в церковь и произвели обыск. Только убедившись, что нужного указа действительно нет, они отпустили священника. Работы на помещиков в окрестных сёлах и в самом Троицком были прекращены.
Красное знамя было поднято как символ борьбы за свободу, как призыв к свержению господства помещиков. Вопрос о том, откуда появилась идея красного знамени и кем она преподана остаётся открытым.
Несомненно одно, что Леонтий Егорцев знал о значении красного знамени хотя бы из рассказов о крестьянской войне под руководством Пугачёва, и можно предположить, что именно ему принадлежит эта мысль.
О влиянии Егорцева на крестьян села Троицкое свидетельствует донесение жандарма Лакса, сообщавшего, что «Орьево - имение наследников графа Михаила Виельгорского, взволновано крестьянином из Высокого Егорцевым».
Красное знамя, поднятое в Троицком 8 апреля, придало восстанию новый оттенок, оно направляло классовую сознательность крестьян к более решительной и организованной борьбе. Красное знамя способствовало сплочению крестьян и большей организованности хода восстания. Крестьяне развозили его по селениям и призывали народ к решительной борьбе с помещиками.
Вот как передаёт этот момент в своих воспоминаниях очевидец восстания Худеков, который приписывает высокинцам не только идею красного знамени, но и практическое её исполнение. Он утверждает, что в триумфальном шествии со знаменем из села в село принимали активное участие высокинцы Коровяков и Егоров.
«Переход названных крестьян из одного села в другое, - пишет он, - имел вид триумфального шествия. На высокий шест был привешен красный большой платок, изображавший знамя, шест вставили в колесо, колесо положили на телегу и в таком виде этот символ крестьянской неурядицы развозили по селениям. За этим оригинальным поездом шли массы крестьян, баб и детей.
Едва они вступали в околицу, как им навстречу с криком «воля, воля!» высыпало из курных изб всё крестьянство от мала до велика. Барщина и хозяйства бросались. Начальство в образе старост, сотенных и десятских более не признавалось. У всех на уме было только одно слово: воля - воля!»
С ростом восстания возрастала и крепла непримиримая ненависть крестьян к помещикам и чиновникам, укреплялась решимость бороться до победного конца. Постепенно на первый план стали выдвигаться задачи прямой и открытой борьбы с помещиками, задачи уничтожения помещичьего класса.
Так крестьяне утверждали, что в селе Поиме «прочитали вольную», в коей не дозволено повиноваться помещикам, а если попадутся на дороге или где-либо земские чиновники, бить их и на том месте закапывать, помещики с ними (то есть с крестьянами -В.Ш.) ныне равны, а где господские дома находятся не внутри селения, а одни на площадях, то жечь их и с людьми в них живущими».
Как и в Чембарском, движение в Керенском уезде непрерывно росло; за короткий срок оно охватило почти весь уезд и перекинулось в Нижнеломовский, откуда исправник доносил о тревожном положении в селениях, прилегающих к Керенскому уезду.
Восстание бушевало на территории радиусом в 60 - 70 километров, в котором принимало участие от 40 до 45 тысяч крепостных крестьян. Центр восстания стал перемешаться из Черногая в Кандиевку. На это село были теперь обращены взоры крестьян, туда ежедневно прибывали по нескольку десятков представителей из других сёл. В Высокое к Егорцеву и в Кандиевку приезжали крестьяне Керенского, Чембарского, Моршанского и Кирсановского уездов.
Перемещение центра восстания в Кандиевку было не случайным, этому способствовали следующие обстоятельства:
1. Центральное положение Кандиевки по отношению к району восстания. Село находилось на стыке трёх уездов, через него проходили дороги на Моршанск, Керенск, Чембар и Пензу.
2. Кандиевские крестьяне в Керенском уезде выступили первыми и их решительная борьба была вдохновляющим примером для крестьян целой окрути.
3. И, наконец, агитация Леонтия Егорцева, который призывал крестьян собираться в отдельных сёлах для отпора Отзвуком этой агитации явились слухи о том, что «...царский посол... идёт с войском расстреливать не крестьян, а помещиков, что в Кандиевке он будет раздавать билеты на личную волю и что всех помещиков и чиновников царь велел убивать».
Авторитет сёл Высокого и Кандиевки был так велик, что керенская полиция признавала своё бессилие в борьбе с «ложными слухами, распространяемыми из села Высокого». Жандармский офицер доносил, что «...все крестьяне смотрят на Кандиевку, как на место, откуда придёт к ним благодать».
Вид небольшого села Кандиевки преобразился. Из Высокого, Кулеватовой, Подгорного, Черкасского, Соломенки, Чернышёва, Николаевки, Глебовки, Колёсовки и многих других деревень трёх уездов съезжались на лошадях и сходились пешком вооружённые чем попало крестьяне.
Слухи о том, что в Кандиевке будут «выбивать» от помещиков волю, поднимали новые и новые селения. По уездам разъезжали Кошелев, Чернов, Коровяков, Егоров, Горячев и многие другие крестьяне и созывали народ в Кандиевку для решительной схватки с помещиками и «царским послом» - Дренякиным. К 10-му апреля в Кандиевку собралось до 3-х тысяч крестьян.
Вечером этого дня в село прибыло в полном составе временное отделение керенского земского суда, переименованное впоследствии в «комиссию по прекращению беспорядков». В отделение входили уездный предводитель дворянства Ранцев, исправник Семёнов и пристав Кондагоров.
По-видимому, чиновники ничего не поняли из происходящих событий и утром 11 числа приступили к производству «формального дознания» по поводу оскорбления начальства 7 апреля крестьянами Конобевцевым, Силкиным, Благовым, Ефимкиным и другими. Разместившись в барском доме, отделение потребовало названных крестьян к себе, но когда сотник разыскал их, те заявили, что никуда они не пойдут, «что их не пускает мир».
Узнав, что Конобевцева и других вызывает начальство, крестьяне собрались на центральной улице села и решили, что никто на вызовы временного отделения являться не должен.
В этот момент в село вошли черногаевцы, рассказавшие о сражении с царскими войсками. Они показывали целую пригоршню пуль и говорили о том, что стреляли в них по приказанию Дренякина. Шум возрастал. Почти одновременно с черногаевцами к толпе крестьян подошёл рассыльный и объявил, что начальство требует на церковную площадь всех крестьян. Это требование подлило масла в огонь. Крестьяне заявили, что они никуда с места не тронутся и что пусть отделение идёт к ним. Предводитель, исправник и становой подъехали к толпе на дрогах.
На вопрос начальства, чего они желают, «первые голос подали отставные три солдата села Кандиевки старики Гаврил Прохоров Стрельцов, Андрей Елизаров и Антон Тихонов и крестьянин г. Волкова Исай Конобевцев, что они есть вольные и нисколько не должны работать на помещика».
Здесь важно отметить, что крестьяне уже не выставляли требования о выдаче подлинного манифеста, они заявляли о своей полной воле, в подтверждение чего толковали в свою пользу отдельные места из манифеста.
Непосредственно вслед за своим заявлением Исай Конобевцев достал выданный кандиевскому обществу экземпляр «Положения» и просил читать первую страницу. Когда пристав прочитал слова «Высочайше утверждённое его имп. велич. 19 февраля 1861 года «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости...», крестьяне спросили: «чего же от них требуют? Сказано: «вышедших из крепостной зависимости». Далее крестьяне просили прочитать заключительные строки сенатского указа: «о даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей» и тоже задали вопрос: «разве не ясно?» На основании этих двух фраз крестьяне заявили отделению, что они теперь «совершенно свободны и никаких работ исполнять на помещика не должны». Напрасно предводитель и исправник, стараясь разбить это убеждение, читали статьи, где говорится о 2-летием сроке барщины и повиновении помещикам, напрасно они грозили судом, разубедить крестьян было невозможно.
В разговорах, которые проходили при полной тишине, Елизаров и в особенности Конобевцев доказывали, что двухлетний срок они отработали, «на это было положено время три года, которые уже прошли и они (крестьяне - В.Ш.) вступили в свои права... с 1857 года», и что все чиновники толкуют положение неправильно.
На это заявление предводитель Ранцев и остальные члены отделения стали угрожать крестьянам расправой, говоря, что работать их заставят силой. Но угрозы на бывших крепостных рабов не действовали. Крестьяне все, как один, ответили: «хоть вешай, но на помещиков работать не будем, а какой следует оброк за землю готовы платить, но не помещикам, а государю». Угрозы предводителя взволновали крестьян - они стали плотнее окружать дроги. Вдруг на первый план выдвинулись двое крестьян из Черногая и показали пули, стали говорить становому Кондагорову, что «это ваша братия так делают... в деревне Шабловке (Черногай) не удалось и здесь живые в руки не дадутся». Пристав едва выбрался из толпы и бросился бежать к барскому дому, следом за ним ретировались предводитель с исправником. В момент их бегства разнёсся слух, что арестован Кузьма Коровяков. Вся трёхтысячная толпа всколыхнулась, двинулась к господскому дому и неизвестно чем кончился бы этот взрыв, но вскоре выяснилось, что Коровяков находится в толпе. Крестьяне успокоились и временно в селе наступило затишье. Этим воспользовались предводитель с исправником и отправили Кондагорова к командирам 1-го и 3-го батальонов с требованием прислать немедленно 2, 9 и 10 роты Казанского полка в Кандиевку.
Весь вечер и ночь в село прибывали новые и новые отряды крестьян. Утром 12-го они потребовали к себе предводителя Ранцева, но тот не посмел выйти из каменного дома, тогда крестьяне окружили дом и выставили караулы. Днём отряды продолжали прибывать. «Между тем, - доносил Ранцев, - со всех сторон собралось народа, более Чембарского уезда и частично Керенского, ...толпа увеличилась до 7 тысяч, в числе коих многие были с топорами и палками».
Кандиевка походила на повстанческий лагерь.
Не поместившиеся в селе крестьяне расположились бивуаком вокруг него. Село было окружено телегами, кострами и толпами людей. В ходе восстания ясно видна руководящая рука Егорцева и его штаба. Вокруг села были выставлены караулы, по дороге на Пензу и Чембар посылались верховые разъезды, с соседними сёлами была налажена регулярная связь. Так в ночь с 11 на 12 приезжали в село Знаменское «из Кандиевки три крестьянина и приглашали тамошних крестьян на помощь им, обещая взаимное пособие». Гонцы направлялись не только в окрестные деревни, но и в дальние селения Моршанского, Керенского и Чембарского уездов.
Повстанческая армия была готова. Стойкость и решимость крестьян, собравшихся в Кандиевке, и обширная территория, охваченная движением, несомненно, могли бы явиться началом грандиозной крестьянской войны. Но этого не произошло. Во время любого восстания поражение происходит, как правило, от неподвижности, пассивности восставших. Промедление в таких случаях смерти подобно. Восставшие побеждают только тогда, когда они молниеносно переходят в наступление на противника, увлекая за собой пассивные массы. В Кандиевке же крестьяне, в конечном итоге, вели себя пассивно.
Руководитель восстания Леонтий Егорцев не был полководцем и стратегом, как, скажем, Пугачёв, а поэтому не смог придать восстанию большую широту. Призывая к уничтожению помещиков и повешению «царского посла» Дренякина, Егорцев и другие руководители восстания не призывали крестьян к вооружённой борьбе с царской армией. Они выдвинули положение о том, чтобы крестьяне стойко держались до «святой недели», то есть до 23 апреля, и что если в них будут стрелять, то только три раза, четвёртого залпа не будет. Выстояв три залпа, крестьяне получат землю и волю. Несомненно, что это утверждение отражало собой стихийность восстания, его локальность и ограниченность. В последующие дни с 12 по 15 апреля крестьяне вели себя относительно мирно.
Тем временем в Кандиевку стягивались правительственные войска. 13 апреля прибыли 9 и 10 роты Казанского полка, которые расположились вокруг господского дома. Узнав, что у солдат имеется только по 10 патронов на человека, Ранцев распорядился привезти дополнительно ящик патрон. Ранцев посылал панические письма генералу Дренякину, в которых просил его немедленно прибыть в Кандиевку. 13 и 14 апреля в Кандиевку приехали подполковник Черняевский и жандарм Лакс, увиденное перепугало их и они потребовали немедленной присылки ещё двух рот, которые и прибыли 14 апреля.
Таким образом, в Кандиевку было стянуто четыре роты солдат, но переходить в наступление на крестьян Черняевский и Лакс не решались, так как приток крестьянских отрядов в село продолжался и к 14 апреля в Кандиевке насчитывалось до 10 тысяч человек. В этот день Ранцев доносил Дренякину, что «в Кандиевку пришло много крестьян не только из соседнего Чембарского уезда Пензенской губернии, но и из Моршанского и Кирсановского Тамбовской».
Решительных действий собравшиеся крестьяне не предпринимали. Егорцев находился в Высоком.
Между тем генерал Дренякин, расправившись с Черногаем, выступил в ночь на 16-е число по направлению к Кандиевке. Дренякин уже знал, что «главным бунтовщиком», обещавшим его, Дренякина, повесить, был Леонтий Егорцев. Ему также было известно, что Егорцев находится в Высоком, поэтому генерал направился с тремя ротами именно в это село. В поисках более верного способа захвата Егорцева, Дренякин назначил за его поимку 100 рублей награды.
Егорцева предупредили. Крестьянин Пётр Чернов, бывший в Черногае и узнавший о том, что Дренякин собирается в Высокое с намерением схватить Егорцева, опередил генерала, пришёл в Высокое ночью и обо всём сообщил крестьянам. В селе были у Егорцева враги - старшина, бурмистр и конторщик, смещённые крестьянами с должностей. Рано утром они подошли к дому Егорцева с намерением заковать его в кандалы и отвезти к Дренякину, но подоспевшие крестьяне, предводительствуемые Николаем Иванцевым, не допустили этого и разогнали заговорщиков.2
Затем Коровяков, Иванцев и другие запрягли лошадь, навили воз соломы, спрятали в середине его Егорцева и, поручив надёжному человеку, переправили этот воз в Кандиевку.
Спустя некоторое время в село въехал Дренякин с ротою солдат. Он приказал собрать всех, от мала до велика, на площадь, и долгое время допрашивал их о местонахождении Егорцева. Солдаты били крестьян прикладами. Услужливые старшина и жена сбежавшего управляющего выдали Дренякину Петра Чернова и Кузьму Коровякова, которых тут же заковали в кандалы и бросили в холодную. Каратель свирепствовал в селе целый день, наконец узнал, что Егорцева вывезли в Кандиевку.
Из Высокого Дренякин послал вторую телеграмму в Петербург с просьбой развязать ему руки и позволить действовать по своему усмотрению.
Восстание крестьян Чембарского и Керенского уездов произвело переполох в правительстве. Александр II, после докладов о пензенских событиях, немедленно вызвал к себе известного душителя крестьянского движения в Пензенской губернии генерал-адъютанта Яфимовича и 16 апреля подписал особый рескрипт, которым Яфимовичу давались неограниченные права в деле подавления «беспорядков»: «По случаю беспокойств, - говорилось в рескрипте, — возникших при введении в действие новых о крестьянах положений между помещичьими крестьянами Пензенской и Тамбовской губерний, признавая необходимость принять решительные меры к прекращению оных, я поручаю вам отправиться с этой целью теперь же в означенные губернии...».
Посланные ранее генералы Дренякин и Винцегероде подчинялись Яфимовичу, которому передавалась верховная власть в обеих губерниях.
16 апреля в 5 часов вечера из Высокого в Кандиевку прибыл с войском генерал Дренякин. Подъехав к тысячной толпе, он объявил крестьянам, что послан от самого царя для разъяснения им царской милости. Крестьяне согласились слушать генерала и после долгих его разглагольствований, спросили «...мы, значит, теперь вольные, стало быть и земля вся наша и барское добро наше?»
Вопрос сбил уверенный тон генерала, который стал долго и путано объяснять крестьянам, что свободны на этом свете одни птицы и что крестьяне имеют теперь большую выгоду перед крепостным состоянием. «Прежде, например, - пояснял Дренякин, - полюбилась тебе девка Наташка, захотел ты на ней жениться, ну и приходишь к барину: «позволь, мол, венчаться с Наташкой», а барин тебе указывает на другую. « - Нет, говорит он, женись на Машке». Машка-то эта, ох, как не люба тебе. Как ты ни артачься, а всё-таки женят тебя на немилой и коротай с нею весь твой век! Ну, а теперь ты свободен! Выбирай кого хочешь!»
Это паясничанье, разумеется, не удовлетворило крестьян, которые хотели знать мнение генерала о земле и подлинной воле. Поэтому на вопрос генерала, поняли ли они его, крестьяне ответили: «Всё это мы поняли, а на работу всё-таки больше не пойдём. Потому довольно! Земля вся наша!». Гул толпы становился грознее, начали раздаваться угрожающие выкрики по адресу Дренякина и уже более смелые окружали генеральскую коляску. Дренякин еле выбрался из толпы и вскачь помчался к барскому дому, где стояли солдаты.
Ночь прошла спокойно. Утром следующего дня Дренякин решил прибегнуть к тому же маневру, к которому прибегали Енгалычев и Андреев в Черногае: он послал к крестьянам нарочного с просьбой прислать к нему 10 - 20 человек наиболее уважаемых стариков, но крестьяне заявили, что с их посланными могут поступить не по закону, а посему никто из них к генералу не пойдёт.
Потерпев неудачу, Дренякин решил положиться на всесильную церковь. Часов в 11 утра крестьяне увидели, что к ним со стороны барского дома приближается священник с полным причтом и «со крестом». Подойдя к толпе, священник стал уговаривать крестьян покориться и приступить к исполнению барщины, но крестьяне потребовали от священника говорить правду: свободны они или нет? Растерявшийся поп ответил: «свободны, но не совсем», что вызвало бурю негодования. Служители культа поспешили убраться в господский дом.
Спустя некоторое время генерал с ротой солдат подошёл к крестьянам и снова уговаривал их покориться, но крестьяне стояли на своём. Тогда генерал поднялся в коляске и потребовал выдачи «...волнующего весь край крестьянина с. Высокого г-на Кожина, Егорцева, выдающего себя за покойного великого князя Константина Павловича».'
Требование генерала произвело действие искры в сухой соломе. Крестьяне зашумели и, потрясая вилами и косами, двинулись на Дренякина. Спустя некоторое время, когда громадный сход успокоился, Дренякин снова приблизился к нему. На этот раз впереди толпы стоял семидесятидвухлетний Андрей Елизаров, ветеран Отечественной войны 1812 года, участник взятия Парижа, прослуживший в армии с 1808 по 1832 год. Он был одет в военный сюртук с красным воротником и красными лацканами, положенными по форме только генералам. По примеру Егорцева. Елизаров именовал себя адъютантом царя, графом Толстым. Старик, с развевающейся по ветру белой бородой, сурово смотрел на генерала и на его вопросы отвечал смело и твёрдо, говоря, что «мир должен стоять за бога и царя» и что «мы все должны стоять за правое дело». Дренякин быстро подошёл к Елизарову, сорвал с него четыре медали и приказал арестовать. Маневр этот был таким неожиданным, что крестьяне не успели ничего предпринять, как уже солдаты увели Елизарова.
Так и не сломив упорства крестьян, Дренякин возвратился в господский дом. Вплоть до наступления темноты, генерал несколько раз посылал офицеров и старшин к крестьянам с уговорами покориться, но эти переговоры кончались безрезультатно.
К исходу дня Кандиевка напоминала место перед началом сражения. Село было поделено на два лагеря: господский дом, окружённый солдатами, расположенный в полуверсте от села, на пригорке, и само село, где находились крестьяне. В первом лагере было 7 рот хорошо вооружённых солдат, полное военное снаряжение и, как на фронте, ввиду неприятеля была установлена караульная и разведывательная служба, оружие готовилось к бою. Кроме того, село Кандиевка было окружено на расстоянии 10 - 20 вёрст довольно крупными соединениями войск. По границе Моршанского уезда было расставлено до 3-х батальонов пехоты, роты солдат стояли в Высоком, Знаменском, Покровском, Никольском, Глебовне, Черкасском Эти войска могли быть в любую минуту двинуты против Кандиевки.
Во втором лагере в Кандиевке находилось свыше 11 тысяч крестьян, которые к бою не готовились, но сговаривались стоять друг за друга стеной и не поддаваться провокациям генерала. Многие крестьяне были вооружены вилами, косами, топорами; их многочисленные отряды представляли грозную силу, вполне достаточную для того, чтобы перейти в наступление против Дренякина, но крестьяне на открытую борьбу не решались. Руководители их, в том числе и Егорцев, рекомендовали просто «стоять дружно» и переждать три залпа, если в крестьян будут стрелять.
Правда, у нас имеются частичные сведения о том. что среди крестьян дебатировался вопрос о сражении с царскими войсками, ибо неизбежность столкновения была для всех очевидна. Так, Елизаров ещё днём говорил крестьянам, что в «церковь ходить не следует, войско схватит их там». Далее Елизаров предлагал схватить Дренякина и повесить его. Но по всей вероятности предложение выступать против войск с оружием в руках успеха не имело.
Сгустились ранние апрельские сумерки. Наступила тревожная ночь. Крестьяне вывезли Егорцева в Нижнеломовский уезд. «Вся ночь была проведена без сна, в томительном ожидании, - свидетельствует Худеков. - Никто не знал, что будет предпринято на следующий день, но все ожидали чего-то грозного». Не знал, что будет на следующий день и Дренякин. Он всю ночь писал губернатору письма, лишённые всякого смысла. Каратель по существу трусил и того, что крестьяне нападут на барский дом ночью, и того, что они не дадут себя расстреливать без сопротивления, тем более, что при первом столкновении с войсками в Черногае крестьяне не только выступили против солдат, но и победили.
Наступило хмурое утро 18-го апреля. В Кандиевку продолжали стекаться новые и новые отряды крестьян.
Administrator
Администратор
Сообщения: 407
Зарегистрирован: 30 авг 2016, 09:10
Репутация: 0
Откуда: Белинский
Контактная информация:

Re: Кандиевское восстание

Сообщение Administrator » 16 ноя 2017, 12:53

(часть 4)

В 8 часов Дренякин получил телеграмму из Петербурга: «Вам высочайше представляется решить дело о виновных по вашему суду», - писал шеф жандармов Долгоруков. Другими словами, правительство поощряло расстрелы крестьян и требовало от Дренякина решительных действий.
С получением телеграммы Дренякин приказал трубить сбор и привести войска в боевую готовность и выступать. Солдаты с ружьями наперевес двинулись от господского дома, под горку к площади, которая делила село на две части.
Дренякин боялся соприкосновения войск с крестьянами, поэтому, «дабы не вызвать рукопашного боя», остановил два батальона в 300 шагах от толпы. В случае сопротивления каратель намеревался зажечь село с разных сторон, вынудить крестьян выйти в поле и там расправиться с ними.
Правое крыло села от господского дома было заполнено огромной толпой крестьян. Молодые парни забрались на деревья и на крыши домов. Крестьяне не двигались. В центре толпы развевалось красное знамя. Когда Дренякин вышел вперёд, наступила гробовая тишина. Все ждали, что скажет царский посол. Дренякин приказал впереди стоящим крестьянам подойти, те безбоязненно приблизились шагов на сто и остановились по команде испугавшегося генерала, который закричал на них и просил вернуться на прежнее место. Крестьяне отошли. Снова установилась тишина и тогда Дренякин стал уговаривать крестьян вернуться на барщину, по последние решительно от этого отказались. Дальнейшие события развернулись молниеносно. Дренякин прибёг к самому бесчеловечному методу «усмирения» - расстрелу. И это было сделано в то время, когда в России официально была запрещена смертная казнь. Для более точного воспроизводства этой трагедии, предоставим слово её очевидцу, адъютанту Дренякина Худекову: «Ни грозный вид стоявших впереди войск, ни обращение генерала Дренякина - ничто не действовало на крестьян. Едва только они услышали приказ о том, что следует им идти на помещичью работу, как раздался возглас стоявшего впереди ратника с ополченской шапкой:
- За бога да за царя умираем, а на работу к господам не пойдём.
Этот возглас, как будто бы по заранее условленному знаку, подхватила и вся толпа...
- Я в вас стрелять буду, если вы не образумитесь! Вы должны мне верить! Отвечайте! Верите ли вы моим словам! - обратился снова генерал к несколько утихнувшей толпе... - Ежели меня не послушаетесь, то я пулями разгоню вас!
Но и эти слова не произвели никакого действия на упорствующих крестьян, не перестававших кричать: «За бога да за царя помираем!».
- Первая шеренга кладсь! Пли! - скомандовал генерал.
Раздались выстрелы. Несколько крестьян, стоявших впереди, упали, пронзённые пулями. Толпа же от выстрелов и не дрогнула, она стояла по-прежнему неподвижно...
Наступило минутное затишье. Затем генерал Дренякин крикнул: «Просите пощады, иначе буду продолжать стрелять», но крестьяне в ответ заявили: «Все до одного умрём, но не покоримся».
- Вторая шеренга кладсь! Пли! - раздалась снова начальническая команда.
Последовали новые выстрелы. Попадали и новые жертвы, а толпа стояла неподвижной.
Дренякин снова вышел вперёд и приказал крестьянам разойтись, но те снова заявили, что на помещиков работать не будут, хотя бы их перебили всех. Тогда по команде генерала Дренякина, последовал ещё третий залп. Крестьяне валились, как снопы; остальные же стояли стеною неподвижно, как бы не сознавая того, что эти залпы унесли много жизней.
Присутствовавшие при этом офицеры, участники севастопольской обороны, люди, закалённые в боях, утверждали, что храбрость и стойкость крестьян не имеют подобного примера в летописях военной истории»
На самом деле военная история вряд ли назовёт пример, когда бы воинская часть расстреливалась в полный рост в поле другой частью и стояла бы неподвижно. Она неминуемо или бросается на врага, или разбегается в панике.
Крестьяне же в Кандиевке выдержали три залпа чуть ли не в упор и не дрогнули. Убеждение в том, что они умирают за правое дело, подкреплялось надеждой на полное освобождение от крепостной зависимости.
«И, действительно, - продолжает Худеков, - крестьяне безропотно умирали, не издавая ни одного вопля. Раненые не стонали, как бы сознавая, что они принимают мученический венец.
- Всем бы этим мученикам за их стойкость по Георгию повесить на кафтан! - перешёптывались между собою офицеры»
Между тем и после третьего залпа крестьяне продолжали стоять на том же самом месте. Впереди толпы лежали убитые и раненые. Но прежняя стойкость и решимость крестьян были поколеблены. Это заметил растерявшийся было Дренякин и приказал батальонам с ружьями наперевес броситься на крестьян, последние не выдержали штыкового натиска и стали разбегаться. Карателям удалось отрезать от толпы 410 человек, которых они быстро погнали к господскому дому, где окружили их плотным кольцом.
Так закончилась Кандиевская трагедия, где безоружных людей убивали только за то, что они желали освобождения от крепостной зависимости. В Кандиевке совершалось именно убийство, а не расстрел восставших крестьян, убийство мирно стоявших людей и даже не имевших намерения открывать наступательные действия. Такого рода убийства прикрывались и оправдывались законом. О подлинном смысле событий в Кандиевке Дренякин сам нечаянно проговорился в телеграмме губернатору: «Свершилось! - писал он. - Убито 8 человек - ранено 28».'
На самом деле в Кандиевке было убито не 8, а 19 человек, так как из 28 раненых четверо умерли 18 апреля, а 7 - до первого мая. Кроме того, из оставшихся 17 выжили немногие. Врачебный инспектор доносил, что 11 человек тяжело раненных надежд на выздоровление не подают. Всего же вместе с убитыми в Черногае во время усмирения было убито 22 крестьянина из 16 различных сёл и деревень.
«Да, русская кровь льётся рекой!.. - писал Герцен в «Колоколе» от 15-го мая 1861 года. - Ужасами, слезами наполняют нас новости, идущие со всех сторон. Бедные, бедные крестьяне! Ведь в Европе не подозревают, что такое значит у нас усмирение солдатами, генерал-адъютанское, флигель-адъютанское усмирение...»
В следующем номере «Колокола» появилась заметка «Убийства в Пензенской губернии», где сообщалось о результатах усмирения. «Генерал Дренякин положил в одном селении, оказавшем ослушание (Кандиевка - В.Ш.) 9 человек, 28 ранено...»
Дренякина Герцен и Огарёв назвали «палачом», «окровавленным Дренякиным, мрачным Каином самовластья и крепостного права».
Во второй половине дня, 18 апреля Дренякин приступил к допросу 410 захваченных крестьян. Пользуясь царским разрешением определять судьбу «бунтовщиков» по своему усмотрению, «генерал, переживший недели томительного страха, самым жестоким образом расправился с участниками кандиевского дела. Он разделил всех «виновных» на три разряда: по первому разряду присуждались к «шпицрутенному наказанию от 500 до 700 ударов» и к ссылке в рудники, по второму - «к таковому же наказанию со ссылкою на поселение», по третьему - «к наказанию розгами с оставлением на месте жительства».
В числе 410 крестьян кандиевских было 105, знаменских - 31, самарихинских - 41, подгорнских - 38, троицких - 81, куземкинских - 71 и, кроме того, «зачинщиков» из 14 селений - 43 человека.
Начался допрос. Дренякин снова грозил крестьянам, обещал пощаду в случае, если они повинятся. Но крестьяне стояли на своём. Расстрел не произвёл на них желанного впечатления. Они дружно и твёрдо заявляли, что «на барскую работу ходить не будут». Об изумительной стойкости крестьян свидетельствует такой факт. Раненому крестьянину ампутировали ногу. Резали, разумеется, без хлороформа. Когда операция была закончена, ему сказали: «Ну вот, ты теперь видишь, что надо слушаться начальства и исполнять царскую волю»
Раненый от боли только кряхтел, но не стонал и твёрдо отвечал:
- «Режьте меня, но на барскую работу не пойду...»
Ничего не добившись от крестьян, Дренякин приказал приступить к экзекуции. Солдаты были выстроены по сто человек в двойные шеренги, каждому дана свежесрезанная зелёная палка. «Виновных» раздевали до пояса, привязывали руки к прикладу ружья, за дуло которого двое солдат вели его по своеобразной «зелёной улице». Звуки барабана сопровождали эту процессию. Крестьян водили по два, по три человека одновременно. Худеков свидетельствует, что «клочьями летело живое мясо от спин мужичков». Но, казалось, что крестьяне и не чувствовали боли. Они шли под ударами шпицрутенов спокойно и гордо, и когда после двух - трёх сотен ударов кого-либо из них спрашивали: «будешь ли повиноваться», тот твёрдо отвечал: «на помещика работать не буду, дорезывайте меня».
Презрение крестьян к своим истязателям было слишком очевидно. Стоявшие безмолвно ожидали своей очереди и спокойно шли, когда их вызывали к допросу и подвергали наказанию. Дренякин приходил в отчаяние. Им снова овладел страх перед крестьянами и он укрылся в барский дом, куда и носили ему сведения о ходе экзекуции.
Вечерело. Генерал заспешил с окончанием экзекуции и приказал перейти от шпицрутенов к розгам. Привезли целый воз свежих прутьев. Перед господским домом поставили 10 скамеек и солдаты схватили из числа крестьян первых попавших 10 человек, раздели, привязали к скамьям и в воздухе засвистели лозы. На это наказание крестьяне шли также спокойно и молча.
Одновременно с экзекуцией Дренякин вершил скорый суд. Он просто ставил на листках допросов резолюцию, где назначал степень наказаний и сроки каторги и ссылки. Особо свирепо каратель расправлялся с «зачинщиками». Все более или менее видные руководители движения были осуждены по первому разряду.
Василий Горячев был лишён воинских отличий, прогнан сквозь строй 7 раз и сослан на каторгу на 15 лет. По шесть раз были прогнаны Исай Конобевцев, Фёдор Шильцин, Игнатий Харитонов, Матвей Мушкин, после чего их сослали в каторжные работы на 12 лет.
Вне разрядов был судим Андрей Семёнович Елизаров. Дренякин не мог простить ему обещания «поймать генерала и повесить». Он понимал, что после Егорцева Елизаров пользовался наибольшим авторитетом среди крестьян, поэтому генерал написал против его фамилии: «За участие в бунте и ободрение крестьян к возмущению следовало бы его расстрелять!» Но ещё одно жестокое и бессмысленное убийство могло снова поднять край, тем более убийство популярного человека, и Дренякин ограничился тем, что снял с Елизарова «все знаки отличия», в том числе и орден святой Анны, который был большой редкостью на груди крепостного, и сослал его в Иркутскую губернию на поселение, где Елизаров и умер.
Всего в Кандиевке было осуждено 54 человека, среди них 15 отставных и временно-отпускных солдат.
Когда царю доложили о всех происшествиях в Чембарском и Керенском уездах и о расстреле в Кандиевке, он послал Дренякину телеграмму, где не только признавал его действия правильными, но и благодарил за них. «Благодарю за... дельные распоряжения» - писал русский царь «освободитель».
Дренякин первые дни не выходил из Кандиевки, опасаясь, что это село может снова стать центром восстания, и ожидал, когда волнения в крае несколько стихнут. По его просьбе в район восстания, дополнительно к имеющимся войскам, были двинуты два батальона Тарутинского полка - один в Кандиевку, другой в Соломинку и один батальон Московского полка из Сердобска. В Кандиевке Дренякин с двумя батальонами простоял до 24 апреля.
Ещё 18 апреля Дренякин послал на поиски Егорцева поручика Лесовского, который отправился в Нижнеломовский уезд. На третьи сутки он был уже в Нижнем Ломове, откуда вместе с исправником Городецким, прихватив роту солдат, двинулись в село Студёнку, где будто бы проживали родственники Егорцева. На рассвете 22 апреля они прибыли в село, окружили его со всех сторон и приступили к самым тщательным поискам. Обоим не терпелось отличиться. Обыск производился «не только по домам и строениям, но и самым потаённым местам гумён и огородов, осматривая вместе с тем и омёты соломы и сена, но Егорцев не отыскался».
Во время обыска конторщик помещика Фролова Филипп Климов донёс Лесовскому, что Егорцев дня три тому назад был в селе и заходил в дом братьев Барабановых. Поручик и исправник бросились в этот дом и стали допрашивать братьев, но они «упорно показывали, что у них в продолжение недели из посторонних никого не было». Тогда Наума Барабанова подвергли наказанию «полицейскими мерами»: его избивали до тех пор, пока он не сознался, что Егорцев в их доме действительно был и ушёл в Нижний Ломов.
Лесовский направился с отрядом солдат в этот город, но поиски его были безрезультатны. Не оказалось Егорцева и в селе Титове, куда специально посылался отряд карателей.
По приказанию Дренякина во все уезды не только Пензенской, но и Тамбовской губернии были разосланы циркуляры о поисках Егорцева. Но крестьяне тщательно скрывали своего руководителя, давали карателям неверные сведения о его местонахождении, и хотя Егорцев во время поисков находился в Керенском и Нижнеломовском уездах, отыскать его так и не смогли.
Во второй половине мая Егорцев перешёл в Тамбовскую губернию, в село Сенцовку Липецкого уезда, где и умер, заболев, очевидно, во время разъездов в весеннюю распутицу. Тамбовский губернатор немедленно сообщит пензенскому, что «действительно крестьянин г. Кожина села Высокого Леон Васильев Егорцев, 65 лет, умер с 15 на 16 мая в селе Сенцовке в доме дальнего родственника своего, государственного крестьянина Парамона Фёдорова Горохова, куда он пришёл за день перед смертью».'
18-го мая Егорцева похоронили на местном кладбище. Когда Дренякину доложили о смерти Егорцева, он не поверил, поехал сам в Сенцовку, велел откопать тело Егорцева и только тогда удостоверился, что «главного возмутителя» не стало.
25-го апреля Дренякин, оставив в Кандиевке две роты, двинулся против других селений.
После разгрома в Кандиевке восстание в крае шло на спад, только в отдельных сёлах Керенского, Чембарского и Нижнеломовского уездов крестьяне не выходили на барщину.
Дренякин выступил в Чембарский уезд в селения помещиков Уварова, Кожина и Шереметьева, то есть туда, откуда началось восстание. 25-го апреля он прибыл в село Покровское. Весь день сёк только что «освобождённых» крестьян и, арестовав 43 человека, 21 из них подверг «шпицрутенному наказанию» и отправил в чембарский тюремный замок.
26 апреля каратели вошли в Высокое, где повторилось то же, что и в Покровском. Крестьян секли розгами без разбора, а 17 человек, в том числе Чернов и Коровяков, были прогнаны по 6 раз через 100 человек и сосланы по этапу в Сибирь.
28 апреля Дренякин был в Поиме, откуда, прихватив 3 роты солдат, направился в Чернышёво. В этом селе шпицрутенному наказанию подверглось 30 человек.
Из Черногая, Каменки, Чернышёва, Грязнухи и других сёл было захвачено до 40 человек крестьян. Среди них Василии Минцев, Матвей Сарычев, Михаил Ментюков, Кирей Бакарёв и другие приговорены к 12 - 15 годам каторжных работ. Всего же по делу о Кандиевском восстании было осуждено 174 человека, 114 из них сосланы в Сибирь на каторгу и на поселение. С 26 апреля осуждённых небольшими партиями, каждую из которых сопровождала целая рота солдат, стали отправлять в Сибирь.
Здесь следует отметить героизм простых русских женщин, которые изъявляли добровольное желание следовать за своими мужьями на каторгу и в ссылку. Большинство жён осуждённых подали в мае прошения о разрешении им следовать за своими мужьями. В коллективном прошении Афимья Усова, Авдотья Шебуняева и Настасья Чушикина писали: «Мужья наши в минувшем апреле месяце за возмущение осуждены военным судом к ссылке на поселение, а мы имеем добровольное желание с детьми своими следовать за ними».
Жёнам бывших крепостных разрешили уходить в Сибирь, но запрещали брать с собой детей: мальчиков старше 5, а девочек старше 10-ти лет, так как «увольнение» старше упомянутых возрастов зависит от владельца и общества. Крестьянки собирались по нескольку человек и шли в Сибирь пешком, сложив домашний скарб на телеги.
Так закончилось одно из крупнейших крестьянских восстаний XIX века. Оно закончилось поражением, полным разгромом по следующим причинам: 1. Как указывал Ленин, в России в то время отсутствовал революционный класс - пролетариат, способный возглавить борьбу крестьянства и довести её до конца. 2. Скорому поражению восстания способствовали его локальность и пассивность.
3. Вера крестьян в «хорошего» царя. Нет никакого сомнения в том, что в ходе восстания у значительной части крестьян вера в царя была поколеблена, но основная масса придерживалась этой веры. Это обстоятельство очень хорошо понимали современники. Герцен в статье «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ» писал: «О, если бы слова мои могли дойти до тебя, труженик и страдалец земли русской... как я научил бы тебя презирать твоих духовных пастырей, поставленных над тобой петербургским синодом и немецким царём... Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подьячего, боишься их - и совершенно прав; но веришь ещё в царя и архиерея... не верь им. Царь с ними, и они его. Его ты видишь теперь, ты, отец убитого юноши в Бездне, ты, сын убитого отца в Пензе...»
В. И. Ленин поместил эти пламенные строки в статью «Памяти Герцена». Стихийность восстания. Как мы видели, все попытки ввести восстание в какие-либо рамки сводились исключительно к внутренней организации, выразившейся в сборах крестьян в отдельных селениях и связи между ними, но цельного плана с ясным конечным результатом не было.
И, наконец, быстрому подавлению восстания способствовал разгром крестьян в Кандиевке, на которую они смотрели с надеждой. В рапорте царю Дренякин прямо высказался на этот счёт: «осмелюсь доложить, - писал он, - что пример усмирения Кандиевки благотворно подействовал на далёкое расстояние и в Пензенской губ... спокойствие восстановлено».
В начале мая все села и деревин района действия восстания были усмирены. Крестьян снова, как и при крепостном праве, стали выгонять на господские работы, снова над спинами теперь уже временнообязанных засвистели кнут и нагайка, снова над ними издевались помещики и их служители.
В первых числах мая генерал-адъютант Яфимович, прибывший в губернию 23-го апреля, вместе с Дренякиным объехали часть губернии «для осмотра-— старательно ли крестьяне обрабатывают землю помещиков и исправно ли работают на помещика в неделю три дня мужских и 2 дня женских...»
В деревни Яфимович не заезжал, он требовал, чтобы к нему на тракт крестьяне высылали депутатов, которым и делал длинные внушения о повиновении властям. Временнообязанные угрюмо выслушивали царского посла и молча расходились по своим жилищам. По всему было видно, что крестьяне не покорились, а только подчинились силе штыков.
В 20-х числах мая Яфимович и Дренякин отбыли в Петербург, где испросили награды участникам подавления восстания. Герцен откликнулся на это событие статьёй в «Колоколе», где писал:
«Храбрый Дренякин представлял к награде «молодцов», убивавших крестьян - наших братьев, русских крестьян. Чем же их наградить? Надобно выписать австрийские или прусские кресты - не русскими же награждать за русскую кровь!»
Но Александр II не стал выписывать австрийских или прусских крестов; за русскую кровь он наградил палачей русскими орденами: губернский предводитель дворянства Арапов получил орден Белого орла, Ранцев - Владимира 4-й степени, Енгалычев - Владимира 3-й степени, Семенов - Владимира 3-й степени и т. д. Особым письмом от 7 июня 1861 года царь объявил «монаршее благоволение» всем участникам разгрома Кандиевского восстания.
Правительственного расследования в отношении причин Кандиевского восстания не было. Дренякин и губернатор ограничились тем, что классифицировали восстание как «возмущение», «бунт», произошедший, по их мнению, потому, что в момент реформы в крупных имениях не было помещиков, а управляющие своей недобросовестностью только разжигали страсти.
Впоследствии Дренякин развил и, так сказать, конкретизировал эти взгляды на причины восстания. В 1885 году в журнале «Русская старина» (№ 4) он опубликовал свою записку о восстании с приложением некоторых документов, где выдвинул четыре причины начала восстания, а именно: 1. Отсутствие крупных помещиков в своих имениях в период реформы. 2. Действия священника Фёдора Померанцева. 3. Агитация Леонтия Егорцева и 4. Обременительное для крестьян управление жены кандиевского управляющего Ольхова, которая, по мнению Дренякина, «бросила искру в бочку с порохом».
Несколько лет спустя к записке, опубликованной в «Русском архиве» (1896 г. № 11), Дренякин пытался совершенно исказить историческую правду, утверждая, что расстреливать крестьян заставила его их же безмерная глупость. Эта официальная версия усиленно поддерживалась правительством в течение долгого времени, так как истинной причиной восстания был весь крепостной строй и грабительская реформа.
Кандиевское восстание является кульминационным пунктом крестьянского движения в 1859 - 1861 годах. Оно было самым боевым и самым крупным в этот период. Восстание возникло 21 марта в Черногае и закончилось разгромом в Кандиевке 18 апреля 1861 года.
Восстание охватило значительную часть территории пяти смежных уездов: Чембарского, Керенского, Моршанского, Кирсановского и Нижнеломовекого, хотя в последнем уезде ярко выраженных выступлений не было. В район восстания входило свыше 120 сёл и деревень с 40 - 45-ю тысячами крепостных крестьян.
Это грандиозное восстание вплотную подошло к крестьянской войне и не переросло в неё только в силу специфических условий 1861 года, когда порыв народа был сдержан куцей реформой.
Кандиевское восстание, в отличие от других крестьянских восстаний в 1861 году, характеризуется следующими особенностями.
1. Восстание проходило под знаком боевых революционных требований: полное и немедленное освобождение от крепостной зависимости, передача всей помещичьей земли и помещичьего имущества крестьянам без какого-либо выкупа, открытая борьба против сельской администрации. выразившаяся в смещении этих лиц с занимаемых должностей.
2. В ходе восстания было выдвинуто требование физического уничтожения класса помещиков.
3. Огромную мобилизующую роль в период восстания сыграло красное знамя.
4. В Кандиевском восстании большое значение имела широкая агитация среди крестьян, направлявшая борьбу по одному руслу и поднимавшая её на более высокую ступень организованности.
5. Кандиевское восстание имело такого большого руководителя, каким был Леонтий Васильевич Егорцев. Ему принадлежит попытка более строгой организации восстания и расширения его. Вокруг Егорцева образовалось руководящее ядро из самых активных крестьян, куда входило свыше 20 человек. Наличие этого ядра - один из основных элементов начавшейся организации восстания.
6. Кандиевское восстание в общем и целом пассивное, имело целый ряд активных моментов, с наибольшей силой проявившихся в наступательных действиях крестьян в Черногае.
К активным сторонам восстания следует причислить и наличие нескольких центров его: Кандиевка, Черногай, Покровское, Чернышёво, Высокое, Троицкое и другие. Активность проявилась и в исключительной стойкости крестьян.
Кандиевское восстание, как и другие, в период революционной ситуации середины XIX века имело большое значение для самосознания крестьянских масс, оно обогатило их опытом в борьбе с помещиками и царизмом. Кандиевское восстание показало, что революционные силы народа неисчерпаемы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Железом и кровью вводило правительство отмену крепостного права. Это «великое благодеяние», за которое Александр II получил прозвище «Освободителя» (но только не среди народа), сопровождалось расстрелами, ссылкой на каторгу, тюрьмой.
По всей стране над крестьянскими спинами свистели шпицрутены и розги: «освобождение» шло полным ходом. Крестьяне стали именоваться «временнообязанными» и выполнять за полученные наделы барщину.
В связи с отменой крепостного права правительством была создана целая сеть «крестьянских» учреждений, призванных в будущем командовать «свободными сельскими обывателями». Уже в апреле 1861 года в Пензенской губернии возникло Губернское по крестьянским делам присутствие, занявшееся экономической стороной реформы. Присутствию были подчинены 33 мировых посредника, главной обязанностью которых была защита помещичьих интересов при выделении земли крестьянам.
Вместе с тем в губернии было образовано 205 волостей во главе с волостными правлениями, а над сёлами поставлены сельские старосты. Должность сельского старосты считалась выборной, на самом же деле его, как правило, назначал мировой посредник, имевший право отмены крестьянских выборов. Кроме этих административных органов, учреждался волостной суд под председательством волостного старшины.
Полиция, войска также занялись проведением реформы - вводом в действие уставных грамот.
Уставная грамота представляла собой документ, определявший экономические отношения между помещиком и крестьянами на долгий срок. В ней указывалось точное число десятин земли, отводимой крестьянам, и точные повинности крестьян в пользу помещика.
Если при обнародовании манифеста крестьяне поняли, что они обмануты, то при составлении и вводе уставных грамот они конкретно, практически стали убеждаться в том насилии и грабеже, которые учинили над ними царь и помещики.
В Пензенской губернии по местному «Положению» у крестьян отрезалось в пользу помещиков от 25 до 30% земли, что можно показать, хотя бы на примере имения графа Виельгорского. В двух селениях - Знаменском и Самарихе, Виельгорскому принадлежало 2087 крестьян, которые до реформы пользовались 8271 десятиной земли, т. е. по 4 десятины на душу. Высший надел в Керенском уезде составлял 3 десятины, следовательно, после реформы крестьяне получили 6261 дес., другими словами в пользу помещика было отрезано 2110 десятин, или 25%.'
Помещики грабили крестьян не только, так сказать, на законных основаниях, но и не упускали случая обмануть их по собственному почину. Политика помещиков во время проведения реформы в чернозёмных районах страны сводилась к трём видам обмана:
1. Выделить крестьянам землю на «песках», в болотах, оврагах и кустарниках. 2. Как можно чаще давать «дарственной», «четвертной надел» и 3. Во время заключения уставной грамоты, как можно больше и любыми способами оговорить повинностей крестьян в пользу помещика.
Владелец деревни Чекашевых Полян Инсарского уезда Обрезков при составлении уставной грамоты подло обманул крестьян и, как они жаловались в прошении к царю, «...при нарезке же земли оказался удел наш в местах болотистых, не могущих принести плодов, в числе которой оказывается удобной земли не более 3/4 десятины». (вместо 3-х - В.Ш.).
Пензенские помещики, особенно Чембарского, Керенского, Нижнеломовского и Пензенского уездов, стремились любыми мерами заставить крестьян взять четвертной надел, то есть четвёртую часть высшего душевого надела. Эта часть давалась в пользование без выкупа, бесплатно и поэтому соглашались её брать наиболее бедные крестьяне, у которых не было надежд на расплату с помещиками и государством за высший надел.
Только за 1861 год по губернии было переведено на дарственный надел 15 тысяч крестьян. На этот «кошачий» надел крестьяне стали чаще соглашаться впоследствии, в 70 - 80-е годы, когда они увидели, что им не вырваться из экономической кабалы. Между прочим, в 1863 году четвертные наделы получили и большинство крестьян графа Уварова в сёлах Ольшанке, Сентяпине и Обвале, некоторое время спустя согласились на четвертной надел крестьяне села Чернышёве и графа Шереметьева села Поима.
Выкупные операции были настолько сложны, что крестьяне не понимали, где их обманывают.
Выкуп проводился с помощью государства, которое давало помещику выкупную сумму, а получало её с процентами с крестьян.
По имению графа Шувалова в деревне Камышлейке Инсарского уезда 123 ревизских души получили по реформе 369 десятин земли. Для возмещения убытков помещика, связанных с освобождением крестьян, правительство дало Шувалову ссуду в 14 716 рублей. За ссуду помещику крестьяне должны были выплачивать государству по 6%, или по 885 р. 60 к. в год в продолжение 49 лет, начиная с 1 февраля 1863 года 1
При таких выкупных платежах и других казённых и земских податях и повинностях крестьянин физически не мог вырваться из экономических тисков. Все налоги, вместе взятые, составляли по отношению к доходности с надела в среднем 128%, а у крестьян с наделом ниже среднего они достигали 150%. Платежи поступали медленно, их приходилось выколачивать полицейскими мерами. Так, кандиевские крестьяне сумели выкупить у помещика Волкова по 1 десятине земли только в 1880 году.
В результате реформы 1861 года пензенские крестьяне в среднем получили по 2,2 десятины земли, тогда как до реформы они в среднем имели по 2,8 десятины.
Крестьяне не оставались равнодушными к этому ограблению. Как только началось составление и особенно ввод уставных грамот, началось массовое сопротивление крестьян насилию над ними. Крестьяне отказывались подписывать уставные грамоты, исполнять барщину, получать плохие наделы. Те же крестьяне помещика Обрезкова, которые жаловались царю на то, что помещик дал им болотистое место, самым решительным образом отказались принять свои наделы и подписать уставную грамоту. Ни уговоры, ни приезды высокого начальства - ничего не действовало, и даже когда в село приехали сборщики налога, крестьяне изгнали их.
Губернатор приказал ввести в деревню Чекашевы Поляны и село Токмово 3 роты солдат, крестьян пересекли поголовно розгами, а 17 человек арестовали, только после этого крестьяне «покорились» и были вынуждены подписать уставную грамоту.
В феврале 1862 года возникли крупные волнения в деревне Назарьевке Мокшанского уезда. Владелец этой деревни помещик Ахматов уставную грамоту составил без ведома крестьян и отвёл им «для хлебопашества землю совершенно неудобную, гористую, овраги» и кроме того, начислил оброка больше чем полагалось. Крестьяне решительно отказались не только подписать, но и принять такую грамоту, заявив, «что генерал Дренякин велел им только два года работать на помещика». На все убеждения начальства крестьяне твёрдо отвечали, что «уставную грамоту не примут и согласно урочного положения работать не будут».
Интересно отметить то обстоятельство, что крестьяне указывали на царя, как на виновника своих бедствии: «работать не хотим, - заявляли они, - делайте, что хотите, воля ваша, сорок дней не под силу, куда царь хочет, туда и девает».
В Назарьевку была введена рота солдат, и двоих крестьян арестовали, но это не сломило волю назарьевцев к борьбе. Мятежное село не подчинялось властям в продолжение 6 месяцев с февраля по август. Как и при подавлении Кандиевского восстания, губернатору было дано «высочайшее разрешение без ограничений», то есть судьба крестьян вверялась местной администрации. 9 июня специально учреждённая военно-судная комиссия вошла в Назарьевку во главе двух рот. Началась жестокая расправа. Крестьяне были наказаны розгами поголовно, а 27 человек «за сопротивление властям» сосланы в Сибирь.
Несмотря на то, что избивали и старых и малых, крестьяне не покорились. В конце июня губернатор снова доносил в Петербург, что «назарьевские крестьяне продолжают упорствовать». И только целый ряд карательных налётов на это село заставили крестьян подписать грабительскую уставную грамоту.
Крестьянское движение разрасталось по мере приближения 19-го февраля 1863 года. «Крестьяне встретили 19 февраля 1863 года с надеждою, что обязательное отношение с этого срока прекратится и потому во многих имениях появилось уклонение от отбывания владельцам повинностей...», - доносил губернатор.
Снова по сёлам и деревням бросалась барщина, прекращалась выплата оброка и снова, как и в апреле 1861 года, крестьяне стали требовать «чистую полную волю».
Снова над губернской администрацией навис призрак Кандиевки. Среди крестьян уже ходили слухи о новом восстании. Весною 1863 года в селе Шеино Керенского уезда крестьянин Горелов говорил надсмотрщику о том, что на барщину его односельчане не пойдут, а в случае принуждения, заявил он, «мы, пожалуй, сделаем и Кандиевку».
Но, используя опыт борьбы с крестьянским движением в 1861 году, царское правительство расправлялось с «неповинующимися» самым жестоким образом. Крестьян сотнями ссылали в Сибирь, нещадно пороли розгами, пускали в ход шпицрутены.
С помощью этих мер в Пензенской губернии к концу 1863 года уставные грамоты были составлены и введены по всем имениям. Больше поместных грамот было составлено 1554, они определили судьбу 241621 крестьянина «мужска пола» и мелкопоместных 424, на 4864 души.
Реформа освободила личность крестьянина от крепостной зависимости, крестьянин стал пользоваться относительной свободой, но в сущности он далеко не был свободен. И после реформы он гнул спину па помещика, был вынужден в силу экономической зависимости от него жить интересами помещика, исполнять его приказания, приспосабливать своё хозяйство к хозяйству помещика.
Реформа только пробила брешь в феодально-крепостнической системе. Она оставила нетронутыми такие элементы русского феодализма, как помещичье государство, сословный строй, полукрепостнические кабальные отношения в деревне, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вся пореформенная история крестьян, вплоть до Великой Октябрьской революции, - есть история закабаления, расслоения и обнищания крестьянской массы. Только Великая Октябрьская революция окончательно освободила крестьян от феодальной и капиталистической кабалы и сделала их подлинно свободными.
В настоящее время неузнаваемо изменился облик Кандиевки (ныне Башмаковского района). На обширных колхозных полях, некогда принадлежавших помещику Волкову, работают тракторы и комбайны. Та земля, за которую умирали деды и прадеды, находится в вечном пользовании кандиевцев.
Кандиевцы и высокинцы знают и помнят, что двухэтажный каменный дом, белый фасад которого виден на многие километры и где сейчас расположена школа, принадлежал когда-то помещику Волкову и что около него проходила экзекуция восставших, что на том месте, где сейчас построено здание сельского Совета и клуба, кровавый генерал Дренякин расстреливал безоружных крестьян.
Не напрасно отдавали жизнь крестьяне в Кандиевке 18-го апреля 1861 года, они боролись за правое дело, за счастье поколений; в новой жизни есть частицы и их труда. Старики - кандиевцы бережно передают рассказы внукам и правнукам о героической борьбе за волю и землю их дедов и прадедов.
Administrator
Администратор
Сообщения: 407
Зарегистрирован: 30 авг 2016, 09:10
Репутация: 0
Откуда: Белинский
Контактная информация:

Re: Кандиевское восстание

Сообщение Administrator » 16 ноя 2017, 12:56

ДОКУМЕНТЫ (часть 5)

Впервые часть документов о Кандиевском восстании была опубликована в журнале «Русская старина» (№ 4 за 1885 год) в виде приложений к записке Дренякина, где он стремился аргументировать официальную точку зрения на причины, вызвавшие Кандиевское восстание.
В советский период о восстании появилось немало публикации. В журнале «Красный архив» № 5 (36) за 1929 г. опубликовано письмо священника Глебова о восстании в селе Покровском, в № 5 (72) за 1935 г. - донесение пензенского архиепископа Варлаама, в № 1 (74) за 1935 год - письма современников. В № 1 (92) за 1939 год появилась наиболее полная публикация, в которую вошли документы из фондов III отделения и департамента полиции.
В последнее время вышли в свет два сборника Института Истории Академии Наук СССР, посвящённые реформе 1861 года. В сборнике «Крестьянское движение в 1861 голу после отмени крепостного права» помещены рапорты Дренякина, донесения пензенского губернского прокурора и керенского уездного стряпчего. В сборник «Отмена крепостного права» (М. Л.,1950) включены доклады министров внутренних дел царю о проведении реформы, где сведения даются в краткой форме с явной тенденцией представить это восстание как незначительное событие.
Все публикации базировались на фондах центральных архивов.
Публикуемые документы извлечены из Пензенского областного Государственного архива. Документы не комментируются, поскольку имеется текст работы. Так как все документы относятся к 1861 году в заголовках год не указывается.
Текст документов даётся в современной транскрипции и пунктуации.
Публикация подготовлена автором работы, сверка документов проведена старшим научным сотрудником Пензенского архива Н. К. Русиновой.

№ 1
Апреля 3. - Рапорт чембарского уездного земского исправника А. И. Андреева пензенскому губернатору
Е. П. Толстому о начале восстания в д. Черногай.

Вотчинная контора графа Алексея Сергеевича Уварова донесла приставу 1-го стана, что крестьяне Чембарского уезда, деревни Черногая, решительно отказались от господских работ, ссылаясь на приходского священника села Студенок Померанцева, что он не в том смысле читал им высочайший манифест об освобождении крестьян из крепостной зависимости. Вследствие чего я вместе с приставом 1-го стана отправился в ту деревню и собранным крестьянам читал высочайший манифест и из «Положения» об отношениях их к помещикам до введения уставных грамот. Крестьяне, выслушав всё это, сказали, что священник читал манифест точно такой же, но сказал им, что в нём не сказано того, чтобы работать по-старому, т. е. три дня в неделю, и потому они на господскую работу ходить не будут; тут явился на сходку священник Померанцев, которого мы пригласили в комнату, чтобы разъяснить ему смысл высочайшего манифеста и «Положения», но священник не слушая ничего, при вотчинном бурмистре Трифоне Клопове и приказчике Байкове сказал; «чтобы мы не философствовали в манифесте не сказано того, чтобы крестьяне работали по-старому» и с тем вышел из горницы и ушёл со двора, на коем были собраны крестьяне. Видя дух противоречия в крестьянах, я приказал бурмистру позвать в горницу из толпы крестьян человек шесть, известных ему своею нравственностью и имеющих влияние на общество, каковые были призваны; им вновь разъяснялось читанное на сходке; на это они отвечали, что граф их в бытность в имении лет десять тому назад учредил трёхдневную барщину, но по отбытии его они работали по круглым неделям и утверждённую трёхдневную мужскую работу и двухдневную женскую отбыли уже вперёд лет на пять; старики были вызваны крестьянами на сходку, куда призвали и меня, и все единогласно сказали: что бы с ними ни было, они на барщину не пойдут. Обо всём этом 1 числа сего апреля доведено до сведения г-на уездного предводителя дворянства, с которым я вторично отправился в Черногай, но меры убеждения со стороны г-на предводителя не имели ожидаемого результата: крестьяне остались при своём заблуждении.
Управляющие имениями других владельцев, соседственных с Черногаем, объявили мне, что крестьяне их, хотя в настоящее время и исполняют господскую работу, но ожидают последствий, какие будут с черногайскими крестьянами вследствие их неповиновения, если ныне же не будет принято строгих мер к приведению их в порядок, то примеру их последуют и прочие имения, а время близко к посеву яровых хлебов. Сего же числа получил и другое донесение чернышовской конторы, что крестьяне деревни Починок, соседственной с Черногаем, отказались от всякой обязанности к помещику, говоря, что пусть прежде пойдут на работу черногайские, и сверх того они сменили старосту и печатника и хотят прогнать от господских овец овчаров; ныне же получил объявление управляющего имением г-жи Рахмановой, что крестьяне доверительницы его села Воловай с деревнями по объявлении высочайшего манифеста не вышли на господскую работу и не явились по зову его в контору.
Донося о сем вашему сиятельству, имею честь покорнейше просить разрешить мне для приведения в порядок и должное повиновение временнообязанных крестьян графа Уварова взять 10-ю роту 3-го батальона Тарутинского пехотного полка, расположенную Чембарского уезда в селе Ершове, отстоящем от деревни Черногай в 10-ти верстах. В деревне Черногае 264 души, в них 115 тягл в имении г-жи Рахмановой; в случае неуспеха моих убеждений, куда я немедленно отправляюсь, (прошу прислать) роту пехотного Казанского полка, расположенную в селе Никольском Керенского уезда, в 20-ти верстах от имения г-жи Рахмановой.
Исправник Андреев.
ПОГА, ф 5. on 1. д. 3951. лл 3—4 — Подлинник № 2

№ 2
Апреля 7 - Рапорт Андреева губернатору Толстому о волнении крестьян в с. Покровском.

Управляющий имением г-на Веригина, Фёдор Фёдоров Столыпин, 6 сего апреля объявил мне, что 5 числа сего месяца по отлучке его из вверенного ему имения, села Покровского, в Моршанский уезд, через посланного дали ему знать, что крестьяне села Покровского с принадлежащими к оному деревнями собравшись в большом числе сперва к священнику, требуя какой-то бумаги, называя её вольной, а потом явились с тем же требованием в вотчинную контору, где им объяснили, что кроме высочайшего манифеста и «Положения» о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, читанного им в конторе, экземпляр которого им передан, никаких других бумаг не имеется; они, не поверив этому, начали бить бурмистра Дрозжина и конторщика Бакарёва, а потом взошли к нему, Столыпину (в дом), обыскивали комоды и осматривали рамки картин, искали какой-то вольной. Крестьяне, ожидая приезда Столыпина, угрожали его избить так же, как бурмистра.
Донося о сем имею честь присовокупить, что я сего же числа отправляюсь в имение г. Веригина для приведения крестьян в повиновение.

Исправник Андреев.
ПОРА, ф. 5, д. 3951, л. 17. — Подлинник.

№ 3. *
Апреля 11.- Рапорт Андреева губернатору Толстому о ходе восстания в д. Черногай.

Вследствие предписания вашего сиятельства от 5-го апреля за № 1382, я отправляюсь в деревню Черногай, прибыл в село Ершово, где узнал, что крестьяне той деревни и окрестных разъезжают большими массами по деревням, рассеивая возмутительные толки о высочайше дарованной им свободе, почему, взяв 10-ю роту Тарутинского пехотного полка, с нею вместе отправился в Черногай и по прибытии туда утром 9-го числа расставил команду, заключающуюся в 70 человек, по квартирам; по отдохновении её просил ротного командира арестовать главных зачинщиков, замеченных г-м предводителем дворянства, и собрать остальных для объяснения им царской воли, объяснённой в предписании вашего сиятельства; на сбор крестьян я вышел к ним вместе с приставом 1-го стана. Г-н ротный командир объявил, что крестьяне собрались с кольями вокруг избы арестованных крестьян, так что он вынужден был отбиваться прикладами, между тем арестованные выскочили в окно и смешались в толпу.
Рота по прибытии моём стояла под ружьями, и около её крестьяне, но уже без кольев. Я им прочёл предписание вашего сиятельства, они выслушали сначала и сказали, что эта бумага не царская, и никакие убеждения с моей и пристава 1-го стана стороны, равно г-на ротного командира и офицеров не могли заставить их повиноваться; на все доводы отвечали, что «мы все не хотим работать, и если хотите, то берите всех». Тут начали съезжаться с окольных деревень крестьяне и наехали более 2 000. Не видя никакого успеха, я приказал роте отступить и чтоб крестьяне разъехались, но они не разъезжались до самых сумерек, а рота стояла под ружьём, охраняя дом бурмистра, которого крестьяне намеревались избить.
Крестьяне черногайские просили меня, чтобы я вызвал сюда управляющего имением Пичугина, за коим тут же и было послано. Рота на ночлег по распоряжению командира помещена была в 4-х избах.
С рассветом другого дня начали съезжаться с разных сторон верховые крестьяне с дубинами в руках; мы с ротным командиром, видя опасность хотели вывести роту из деревни, ибо до нас доходили слухи, что крестьяне хотят обезоружить роту, - послали требование к командиру 9 роты, чтоб прибыл он с командою, между же тем прибыл и управляющий Пичугин. Я согласил черногайских крестьян подойти к занимаемой нами квартире с тем, чтоб приезжие близко к ним не подходили. Они дали мне слово, что они управляющего ничем не обидят, я же с своей стороны обещался не выводить солдат из квартир. Так и было сделано. Мы вышли к ним с Пичугиным, долго говорили, объясняли им высочайше утверждённое «Положение», но они решительно сказали, что работать не будут до уставных грамот. Тут толпа начала увеличиваться до того, что и крыши сараев были покрыты народом. Один старик, близ меня стоящий, начал говорить, что мы взяли с помещиков 5 т. руб., притом бранил меня разными неприличными словами. Я хотел выйти из круга, но крестьяне, стеснясь, не выпускали меня и Пичугина. Тут привезли на лошади двух крестьян, избитых командою 9-го числа, чтоб показать нам, и при слове того же старика: «Что вы на них смотрите», - начали бить Пичугина и толкать меня пинками.
Команда, по сбору с квартир ротным командиром, пробившись до нас, вывела из толпы и построилась, взяв ружьё на руку; я просил ротного командира не открывать огня и вместе с тем был оттеснён от роты крестьянами. Некоторые из них намахивались дубинами, и я должен был бежать в квартиру, ибо крестьяне и рота помещались близ самого входа в сени. Не прошло и четверти часа, как г-н ротный командир открыл стрельбу, и некоторые крестьяне, угрожая мне, рвались в сени. Я должен был скрыться на потолке, где был отыскан крестьянами и введён в горницу; там было много народа, сидел и управляющий, роты уже не было в селении. Тут крестьяне сказали, что командою убиты 3 человека и 4 ранены, что найдено мною и на самом деле.
Меня, управляющего, приказчика, бурмистра, рассыльного земского суда, привезшего мне рапорт из конторы г-на Бородина с найденным и у проживающего в деревне Никульской кантониста, тремя кусочками мышьяка и ещё двумя рапортами, которые я прочесть не успел, рассадили нас по разным избам, заперли в конские железы и поставили караул, а рапорт и мышьяк оставили у себя. Таким образом я просидел часов пять, пока не подошла 9 рота и не освободила нас. С нею переночевал в Черногаях, вышел благополучно в село Ершово, где найдя 10 роту и командира её, который объяснил мне, что по уходе моём и управляющего крестьяне, несмотря на его убеждения отойти от фронта, лезли прямо на оный и он должен был отталкивать их прикладами. Таковое положение его не могло долго длиться; несколько человек, приблизясь к нему с угрозами и уверениями будто он получил от управляющего 1 000 руб. и потому пришёл к ним; с крыши же ближней избы начали кидать в роту камнями и кольями, а толпа сильным натиском бросилась на роту, сбила двух солдат с ног, с одного кивер снесли, несмотря ни на какие удары прикладами. В таком затруднительном положении он не нашёл другого средства как открыть пальбу. Толпа откинулась назад, но это было одно мгновение. С новым ожесточением бросилась на роту, и он вынужден был отступить и прибыл вместе с приставом 1-го стана в село Ершово. О предании тел

убитых я дал сведения приходским священнослужителям, а о подании помощи раненым сообщил уездному врачу. .
Донеся о сем в с., имею честь присовокупить, что управляющий имением графа Уварова Пичугин вошёл ко мне сего числа с объявлением, что крестьяне разных деревень намереваются отправиться в резиденцию управления села Чернышева для совершения различных неистовств, а потому и просит для охранения господского имущества взять достаточное количество войска. Командир 3-го батальона Тарутинского пехотного полка манор Самарин, не решаясь идти с двумя ротами, потребовал из полкового штаба остальные две роты, находящиеся там в карауле для видимости. До какой степени взволнованы умы крестьян, прилагаю при сем объявление села Покровского священника Глебова и покорнейше прошу для прекращения таковых беспорядков командировать своего чиновника.

Исправник Андреев.
ПОГА, ф 5, д 3951. лл. 44- 46. - Подлинник

№4
Апреля 12. - Рапорт пензенского губернатора Е. П. Толстова министру внутренних дел С. С. Ланскому о крестьянском движении в Чембарском, Керенском и Городищенском уездах.

В разъяснение ныне посланной от меня телеграфической депеши честь имею донести, что Чембарского уезда в селе Черногае, графа Уварова, по объявлении высочайшего манифеста крестьяне, подстрекаемые приходским священником села Студёнки, вышли из повиновения и отказались от всяких работ на помещика. Все убеждения местных исправника и уездного предводителя остались тщетными. Примеру черногайских крестьян вскоре последовали соседние сёла и деревни - Высокое, Кулеватово, Аршуковка, Подгорное, Петровка, Ивановка и другие. По получении о сем сведении от местных земских властей, я просил архиепископа Варлаама о вытребовании им к себе студенского священника и отнесся к начальнику 16 пехотной дивизии о немедленном передвижении в Чембарский уезд, по направлению к месту бунта, одного баталиона Казанского полка и исправнику дал предписание сделать от имени моего внушение крестьянам, чтобы они повиновались царской воле. Надежда моя, что сих мер будет достаточно для прекращения волнения, к сожалению, не оправдалась.
Ныне, в три часа ночи, прибыл сюда становой пристав Чембарского уезда Григорьев с рапортом чембарского земского суда от 11-го апреля, который в копии при сем вашему высокопр. имею честь представить. Узнав о сем, свиты генерал-майор Дренякин рано утром явился ко мне и, испросив моё согласие, немедленно отправился в сопровождении корпуса жандармов майора Лакса на место бунта для принятия к усмирению крестьян тех мер, какие по ближайшему его усмотрению он признаёт полезными. В крайнем случае, сверх направленного в Чембарский уезд баталиона, он будет иметь в своём распоряжении и другие два баталиона Казанского его им. вис. в. к. М. Н. полка.
Единовременно с сими происшествиями произошли также волнения крестьян при чтении розданных им положений в уездах Городищенском и Керенском, но в меньших размерах (по Городищенскому уезду села г-на г. Михайловского-Данилевского, и по Никольскому-Андреевка гг. Дубенских, а по Керенскому - по селу Кандиевке г-на Волкова и деревне Ильинской - г-на Охотникова).
Пренебрежение крестьян к властям в Керенском уезде происходят в соседстве с бунтующими селениями Чембарского уезда и, по всей вероятности, прекратятся вместе с водворением генералом Дренякиным спокойствия в сем последнем уезде. В Городищенский уезд, где возмущённые селения находятся в расстоянии не более 30 вёрст от города Пензы, - 3-го дня поставлена в виде экскурсии одна стрелковая рота, а сего дня, по совещании с начальником дивизии, командируется ещё рота для поддержки первой в нравственном влиянии на упорствующих. Из прочих уездов доселе никаких неблагоприятных известий я не получал.
Хотя и трудно было надеяться, чтобы освобождение народа столь благодетельное в будущем, не сопровождалось в настоящем некоторыми недоразумениями и беспорядками, тем не менее, я не скрою перед вашим высокопр., что чембарские происшествия произвели на меня грустное впечатление.
Губернатор Толстой.
ПОГА, ф. 5, д 3951, лл. 32-34 - Отпуск.

№ 5.
9 апреля. - Донесение керенского уездного предводителя дворянства П. А. Ранцева губернатору Толстому о начале восстания в селе Кандиевке.

В. С. имею честь донести, что становой пристав первого стана Керенского уезда Кондагоров, в вечеру 8 числа донёс мне: в минувшем марте месяце, 31 числа, и 2 сего апреля, получив из Керенского земского суда высочайше утверждённые в 19-й день февраля сего месяца «Положения» о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, для раздачи по экземпляру помещикам и по экземпляру крестьянам, и тотчас отправился во все имения сам для раздачи по заведываемому им стану. В некоторых местах крестьяне желали, чтобы указать в «Положениях в настоящее время число рабочих дней и по другим предметам, каковое желание их и было исполнено со внушением в каждом имении о находимости их в должном повиновении и послушании помещикам в назначенный срок, на что нигде никаких возражений не встретил. В ночь же на 7-е число он прибыл в село Кандевку, в имение статского советника Волкова, распорядился собрать сход, на котором на площади при церкви выдал им 7 числа экземпляр «Положения», и по желанию всего народа, числом более четырёхсот человек, читан был манифест и статьи об отбытии помещикам работ с тягол; в это время из толпы крестьян г-на Волкова некоторые произвели беспорядок, а именно: Фёдор Алексеев Силкин, Григорий Филиппов Ефимкин и Василий Фёдоров Ефимкин с дерзостью говорили, что это «Положение» - не то, а они ездили 6-го числа сего месяца в село Высокое, состоящее Чембарского уезда по смежеству с ними, там читан священником другой указ, который даёт им совершенную волю, и они на работы ходить не должны. После сего по всей толпе произошёл крик и шум. Нарушителей спокойствия и тишины он вызывал к себе, но вся толпа народа закричала, что они не дадут, а выданную им книгу сличат с книгами в соседних сёлах Чембарского уезда, а до того времени на работы не пойдут и что в селе Высоком есть указ на пяти листах.
Хотя становой пристав всеми благоразумными мерами .старался удержать их от беспорядка и показывал им, что в пяти листах с указом Правительствующего сената заключается всемилостивейший манифест, но они нисколько этого не послушали.
Сюда же в село Кандевку собран был сход из села Колесовки, имения сестры г-на Волкова, г-жи Слингер, на котором отдано в общество «Положение» и особых возражений со стороны крестьян не было, кроме одного крестьянина Ивана Леонтьева Силкина, который сказал, «что когда дана воля, - что за господские работы! Оных исполнять не должно». Причём пристав присовокупил, что по дознанию его от вотчинных начальников открывается, что беспорядок произошёл вследствие того, что крестьяне села Кандевки, числом до двадцати, ездили в село Высокое Чембарского уезда, в имение г. Кожина, где будто узнали, что у священника есть указ, которым дана воля без всяких работ на помещика; потом приезжали, ещё вчера же, из Высокого двое мужиков в Кандевку, кто такие, - не знают, подтвердили на мирском сходе об этом же. Вследствие чего в тот же день толпа народа отправилась к священнику села Кандевки Тянгинскому в дом и настоятельно требовала от него означенный указ; священник объяснил им, что преимущественно производили беспорядок с криком, шумом и некоторым оскорблением крестьяне: Николай Васильев Благов, Исай Давыдов Конобевцев, Фёдор Шильцин, Илья Шетунин, Григорий Ефимкин, Андрей Жирнов и Семён Маркин. Напоследок обнаруживается то, что из означенного имения г-на Кожина села Высокого какой-то крестьянин по фамилии Егорцев разъезжает по соседственным сёлам для распространения этого слуха; был будто бы в селе Покровском того же -уезда и едва ли не был здесь, в Кандевке, а также и другой крестьянин г-на Кожина, деревни Кулеватовой (того же Чембарского уезда), Кошелев, должно полагать, был здесь, задержать же их, по случаю прошедшего между народом беспорядка, было невозможно.
После того, пристав, проезжая через село Большой Буртас временнообязанных крестьян графа Виельгорского, отстоящее от Кандевки на 15 вёрст, узнал, что и там 6-го числа были из Высокого два крестьянина, один из них Пётр Чернов, а другой - неизвестно кто, под предлогом купить камни на мельницу; между прочим, последний расспрашивал по крестьянскому делу, как у них идёт порядок, присовокупив, что они у себя, в Высоком, с суконной господской фабрики своих мальчиков уже взяли. Кандевские же крестьяне при выдаче становым «Положения» просили у своего приходского священника Тангинского прощение за оскорбление настоятельным требованием какого-то указа.
По таковому донесению пристава земский суд составил Временное отделение под председательством земского исправника для произведения следствия о виновных, распространяющих зловредные слухи к неповиновению крестьян, и для обращения их к порядку; между тем, я с своей стороны обязал исправника дознать, какое имеет влияние объяснённое происшествие на крестьян села Кандеевки в отношении исполнения ими обязательных работ; сам же я не мог отправиться в село Кандевку, потому что 10 числа мною назначен в городе Керенске съезд гг. дворян-помещиков для открытия уездного собрания.
Вслед за сим, сего же 10 числа, получил вновь от пристава первого стана Кондагорова, что в имении гвардии полковника Николая Павловича Охотникова управляющий по доверенности Алексей Троянов довёл до его сведения, что в деревне Ильинской крестьяне не пошли на господскую работу по поводу того, что в других местах будто бы не ходят, то и им не следует; причём управляющий объяснил, что ослушание последовало вследствие того, что крестьяне той деревин Ильинской Балдышев и Никита Федин были в Кандевке для узнания о каком-то указе и по возвращении их последовал беспорядок к неповиновению.
Становой вызвал через управляющего крестьян деревни Ильинской в село Черкасское, спрашивал их, почему они не пошли на работу; ответ из толпы был такой: «что в прочих местах не ходят», а когда спросил, что слышали ли они манифест, на это был ответ: «некоторые слышали, а некоторые нет», - и просили прочитать оный, что приставом и исполнено, и когда он дочитал до 6 и 7 пунктов о повиновении крестьян и дворовых в течение двух лет, в толпе народа произошёл крик и шум и, не слушая слов пристава о молчании, слышны были слова, что выданное обществу «Положение» и указ ничего не значат, а всё это мошенничество, а есть указ, которым даётся свобода без всяких на помещика работ, хотя пристав и заверял их и в доказательство читал из «Положения» им статьи, но они все пренебрегли. При чём пристав присовокупляет, что он никаких не имеет средств остановить ложных слухов, распространяющихся из села Высокого, и опасается, чтобы этот слух не распространился по всему уезду, добавив к тому, что в некоторых местах крестьяне, читая «Положение», написанные там слова «отбывать помещику повинности» толкуют по-своему так: «что должно отбиваться от помещика», и сверх того крестьяне деревни Ильинской: Пётр Коротков, Фёдор Столяров производили подстрекательство в народе, что «Положение» не то и что читано не есть истина.
Вследствие таковых важнейших происшествий, отправляясь немедленно сего числа в имения гг. Волкова, Охотникова и прочие, до коих могли дойти подобные зловредные слухи, как к внушению и обращению крестьян должному порядку, так и в случае неуспеха моего в том, к принятию строжайших и неотложных мер к приведению крестьян в повиновение, смотря по обстоятельствам, и взятию всех распространителей под арест, я о последствиях буду иметь честь с места нахождения моего донести вашему сиятельству особо.
Керенский уездный предводитель дворянства Ранцев.
ПОГА, ф 5. д 3951, лл 28-31 - Подлинник.

№ 6 .

Апреля 11. - Рапорт временной комиссии Керенского уездного суда губернатору Толстому о ходе восстания в с. Кандиевке.
Временное отделение Керенского земского суда, прибыв в село Кандевку 10-го числа пополудни вследствие рапорта пристава 1 стана от 7 сего апреля за № 291 для произведения следствия о беспорядках в селе Кандевке, в имении г-на Волкова, возникших при объявлении всемилостивейшего «Положения», состоявшегося в 19 день февраля сего 1861 года, распорядилось через полицейского сотника собрать людей утром 11 числа, указанных в рапорте пристава, а именно: Фёдора Алексеева Силкина, Григория Филиппова Ефимкина, Василия Фёдорова Ефимкина, Николая Васильева Благова, Исая Давыдова Конобевцева, Фёдора Шильцина, Илью Тетунина, Григория Ефимкина, Андрея Жирнова и Семёна Маркина, но эти крестьяне не пришли, а отозвались, что их не пускает мир. Между тем, управляющий имением губ. секретарь Ольхов объявил, что сего числа утром наряжены были на господскую работу плотники: Ефим Сплаков, Антон Ингошкин, Дмитрий Давыдов, Иван Макаров, Алексей Климаков, Иван Рожнов, Герасим Будушев и Фёдор Бакунин, но они на работы не вышли; отозвались тем, что мир не позволяет.
Между тем, в селе Кандевке собралось, кроме местных жителей, и из других окружающих сёл и деревень, в особенности из Чембарского уезда, из имения г-на Кожина, села Высокого и деревни Кулеватовой, г-на Веригина села Покровского, графа Уварова из деревни Шабловки, г-на Эспехо из деревни Николаевки, графа Виельгорского из деревни Подгорной и Керенского уезда наследниц графа Виельгорского - села Троицкого с местными обывателями числом более трёх тысяч человек. Почему Временным отделением через сотника села Кандевки и рассыльных приказано было собравшихся толпою крестьян в улице, около дворов, позвать на площадь к церкви, но они отказывались идти, требовали туда, почему временное отделение и отправилось к ним. На вопрос, чего они желают, в толпе народа первый голос подали отставные три солдата села Кандевки: старики Гаврил Прохоров Стрельцов, Андрей Елизаров и Антон Тихонов и крестьянин г-на Волкова Исай Конобевцев, что они есть вольные и нисколько не должны работать помещику, причём, вынув из-за пазухи Конобевцев выданное кандевскому обществу высочайшее «Положение», просили все читать слова на первой странице и было прочитано: «высочайше утверждённые е. и. в. 19-го февраля 1861 года положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», вся толпа народа закричала: «чего же от них требуют! сказано, вышедших из крепостной зависимости». Сверх того, показав на указ правительствующего сената от 2 марта, при котором прислан манифест о положении, просили на 5 строке прочитать 1-й пункт, в котором сказано: «высочайший манифест за собственноручным и. в. подписанием, состоявшийся 19 день февраля 1861 года о всемил. даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей и об устройстве их быта». Когда это было прочитано, вся толпа народа повторила крик с шумом, «что они совершенно свободны и никаких работ на помещика исполнять не должны». Вследствие такового их невнимания прочитаны были им из манифеста статьи 5, 6 и 7 о введении в действие уставных грамот в течение 2 лет, о повиновении помещикам и о сохранении наблюдения за порядком в имениях, потом из правил о порядке проведения в действие положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости со статьи 1 по 8, 11, 12, 13, 14, 15. 16, 17 и 19, но все крестьяне, отставные солдаты Стрельцов, Елизаров и Тихонов и в особенности крестьянин Конобевцев сказали «что на это положено было время три года, которые уже прошли и они вступили уже в свои права», и по своему невежеству считают их с 1857 года, указывая в общем положении на статью 147 о порядке причисления в оклад, исключения из оного и перечисления из одного оклада в другой, с которой подведён свод законов 1857 года тома V устава о под. ст. 22. с этого года они исполняли назначенные к помещикам обязанности, а потому они ни в каком случае, если бы это стоило и их жизни, работать на помещика не будут, рассуждая в толпе, что все чиновники толкуют положение несправедливо, в пользу помещиков. Имея в виду, что нужные спросу крестьяне не были выданы обществом Временному отделению; по своему упорству и за всеми принятыми к тому мерами крестьяне оказывают явное неповиновение и непослушание, временное отделение, опасаясь худых последствий, сочло за необходимое присутствие своё, впредь до восстановления спокойствия, закрыть. По закрытии присутствия, вскоре за этим, приехал в село Кандевку г. уездный предвод. дворянства, который тотчас через сотника и нескольких человек бессрочных нижних чинов потребовал толпу народа или несколько от них доверенных стариков прийти к нему в дом или на площадь, находящуюся около церкви, но они решительно отказались. Почему г-н предводитель с исправником и становым приставом отправились к толпе народа, где г-н предводитель на вопросы крестьянина Исая Конобезцева, солдата Андрея Елизарова и многих других, на вопросы подобного рода, какие предложены ими были членам врем. отделения, читал статьи из положения и объяснял им, но они остались совершенно непреклонны, крича, что их хотя вешай, но они на помещиков работать не будут, а какой следует оброк за землю они готовы платить, но не помещикам, а государю.
Во время разговоров с толпою народа, как одним Временным отделением, так и в присутствии г-на уездного предводителя желательно было узнать крестьян, в особенности тех, кои подстрекали и расстраивали всю толпу народа, откуда они, но ни один из посторонних крестьян не открыл своего имени и селения, даже на вопросы отвечали с дерзостью. Один из этой толпы, более других, небольшого роста в жёлтом чепане, с небольшою бородою, как впоследствии дознано, села Высокого г-на Кожина крестьянин Кузьма Коровяков, подстрекал к неповиновению помещикам. Когда со стороны вотчинных начальников села Кандевки объявлено было, что этот самый крестьянин есть села Высокого г-на Кожина, он и по всем соседним селениям разъезжал и подстрекал к неповиновению, то в то время когда он возвращался от священника, с которым ходил за манифестом, толпе показалось, что его хотели задержать, тогда вся толпа народа, заключающая не менее 3 000 человек, закричала и бросилась отбивать, некоторые хватались за лошадей, запряжённых в дроги, на которых сидели предводитель с членами, а некоторые похватали палки с поветей, но, чтобы не произошло вредных последствии, члены возвратились на квартиру. В толпе народной вели разговор, что в деревне Шабловке Чембарского уезда, в имении графа Уварова была рота, из 60 человек состоящая; убили там четырёх человек крестьян насмерть, восемь ранено, а крестьяне отбили у солдат ружья и убили двух солдат; исправник с управляющим Пичугиным скованы в железы, а становой с ротным уехали. В этом разговоре двое крестьян из деревни Шабловки, окружив с толпою станового пристава Кондагорова и показывая горсть пуль, говорили с азартом слова: «это ваша братия так делает», - и все приближались к нему. Кондагоров при скромном с ними разговоре, едва из толпы мог уйти; толпа кричала, что в деревне Шабловке не удалось и здесь живые в руки не дадутся.
Между тем, 10 числа сего месяца, в 7 часов пополудни получен из Знаменской графов Виельгорских вотчинной конторы становым приставом Кондагоровым рапорт, что в селе Троицком, в именин помещиц, наследниц графа Михаила Юрьевича Виельгорского г.г Веневитиновой, Соллогуб и Шаховской, крестьянами произведён беспорядок, а именно: несколько крестьян 8 числа сего месяца ездили в село Высокое, состоящее в Чембарском уезде; по возвращении оттуда повестили весь народ поднятием на шест красного платка. Шест утверждён был в колесо и положен на телегу, запряжённую лошадью, кричали, чтобы народ шёл к церкви выбивать волю. Собравшись до 300 человек, с гумен отправились к священнику Петру Сперанскому, требовали от него настоятельно волю, объясняя ему, что она лежит на престоле с егорьевским крестом, под знаменем пресвятой богородицы. Священник отозвался, что у него таковой воли нет. Народ сказал, что коли они не найдут в церкви, то повесят его вверх ногами. С подобным требованием вольной к священнику приходили до 20 человек одного же прихода крестьян графа Виельгорского деревни Подгорной, состоящей в Чембарском уезде. Засим крестьяне села Троицкого на господские работы и караулы не ходят. Между тем, становым приставом 10 числа, по прибытии его в село Кандевку, дознано от священнической жены Марьи Васильевой Студенцовой и крестьянина г-на Волкова, Сергея Ивановича Доронина, что они 10 числа сего апреля месяца, едучи из села Покровского Чембарского уезда, на дороге от четырёх крестьян слышали, что в селе Пойме прочитали вольную, в коей не позволено повиноваться помещикам, а если попадутся на дороге где-либо земские чиновники или другие, бить их и на том месте закапывать; помещики с ними равны, и где господские дома находятся не внутри селения, а одни на площадях, то жечь их и с людьми в них живущими. Та же священническая жена Студенцова передала приставу, что ложные слухи распускает по Чембарскому уезду о воле какой-то, того уезда села Высокого, крестьянин - седой старик, который был в селе Покровском Чембарского уезда, как она слышала, при требовании жителями у тамошнего священника указа о воле; вследствие какового донесения пристава, а тем более имея ввиду, что в имениях графов Виельгорских заключается 3952 души, в имении г-на Волкова 910 душ, всего более 4800, г-н исправник счёл необходимым на основании имеющегося у него предписания в. с. вытребовать 2 роту Казанского пехотного е. и. в. в. кн. М. Н. полка I баталиона; а как собравшийся народ в село Кандевку из разных соседственных сёл и деревень преимущественно Чембарского уезда при увещании их оказал явное неповиновение и даже непослушание - и час от часу масса его вновь прибывающими постепенно увеличивается - и видя невозможность привести взволнованные умы в должный порядок с таким малым количеством команды и чтобы волнение не могло охватить дальнейшие сёлы, г-н уездный предводитель дворянства отнесся к командиру 3 баталиона о высылке в село Кандиевку 9 роты и к командиру 10 роты о прибытии его с ротою. Сего 11 апреля вечером народ ещё был увещеваем; но все увещания были тщетны.
О чём Временная комиссия керенского уезда, составленная в селе Кандевке, имеет честь донести в. с.
Керенский уездный предводитель Ранцев.
Керенский уездно-земский исправник Семёнов.
Пристав I стана Кондагоров.
ПОГА, ф. 5, д. 3951, лл. 59 - 61, - Подлинник.

№ 7.

Апреля 12. - Рапорт Временной комиссии керенского уездного суда губернатору Толстому о событиях в сс. Кандиевке и Большом Буртасе.
Впоследствии рапорта от 11 сего апреля за № 1 Временная комиссия имеет честь донести в. с., что в селе Кандевке, в имении статского советника Волкова, временнообязанные крестьяне сего 12 числа через полицейского сотника были неоднократно приглашаемы к г-ну уездному предводителю дворянства на увещание оставить волнение и обратиться к послушанию помещику и властям, но они сами не приходили, а через того же сотника отозвались, что они слушаться не будут приказания предводителя и переменить на счёт повинности мнения своего не хотят.
Между тем, со всех сторон собралось народа более Чембарского уезда и частию Керенского, и когда толпа увеличилась до 7 тысяч, в числе коих многих были с топорами и палками, то все они через сотника требовали г-на предводителя к себе. Видя ясное неповиновение и ослушание крестьян, предводитель счёл обязанностью своею не исполнять требование непослушной и волновавшейся толпы. Между тем, сего же числа получено от управляющего имением, графа Матвея Юрьевича Виельгорского штабс-капитана Борисовича донесение, коим он доводит до сведения, что в ночь с 11 на 12 число, в 1 часу, приезжали в заведываемое им имение - село Большой Буртас из села Кандевки три крестьянина и приглашали тамошних крестьян на помощь им, обещая взаимное пособие, по каковому позыву несколько человек отправились в село Кандевку. Вместе с сим письмом на имя предводителя сего же числа управляющий имением г-на Охотникова Троянов доводит до сведения, что в селе Черкасском на работы ходить оставляют и во время бывшего в селе Черкасском 11 числа базара народ собирался толпами и, как заметно, соглашались о неработах. О чём в. с. Временная комиссия имеет честь донести и присовокупить, что село Большой Буртас состоит по смежеству с селом Кандевкою расстоянием на 12 вёрст, а душ 1781, в деревне Самарихе того же помещика 351 душа, а село Черкасское находится по смежеству с Большим Буртасом на расстоянии 12 вёрст, в нём душ 945. А как были слухи, что свиты е. и. в. генерал-майор Дренякин будет в Чембарском уезде, то сего числа от г-на уездного предводителя послано к нему отношение с описанием важности обстоятельств и что не благоугодно ли ему будет самому пожаловать на место, в село Кандевку.
Ранцев, Семёнов, Кондагоров.
ПОГА. ф 5, д. 3951. лл. 65 - 66. - Подлинник.

№ 8.
Апреля 13. - Рапорт Временной комиссии Керенского уездного суда губернатору Толстому о вступлении воинских частей в с. Кандиевку.

Отправив в. с. донесение вчера вечером с почтою, имеем честь донести, что вслед за сим прибыла 10 рота и сего дня утром 9-я Казанского пехотного е. и. в. кн. М. Н. полка. Со вчерашнею почтою получены для раздачи по конторам циркуляры в. с. о намерении свиты е. и. в. генерал-майора Дренякина объехать губернию для личного осмотра, как поняты крестьянами высочайшие милости государя императора для них. И как дошло до нас известие, что генерал Дренякин ожидается в Чембарском уезде, то сего числа г-н предводитель дворянства отнёсся к его превосходительству, основываясь ещё на том, что крестьяне ожидают его приезда, так как село Кандевка - пограничное имение с Моршанским уездом Тамбовской губернии и с Чембарским, где были первые волнения, и в настоящее время служит главным местом сборища всех виновных в беспорядках, которые и волнуют здешних крестьян, убеждая их ещё более в неповиновении, распуская слухи будто бы в имении графа Уварова им была какая-то удача в отнятии у солдат ружей; просить его превосходительство поспешить прибытием в село Кандевку как для утишения волнения в селе, важным последствием чего будет успокоение умов в соседственных имениях, так и для захвата виновных в чембарских беспорядках, кои, как уже имел честь объяснить, находятся в Кандевке, или бы снабдил инструкциями, как поступить.
Имея честь донести о сем в. с., Временная комиссия просит покорнейше и вашего разрешения дальнейших действий, ибо волнение в соседних селениях принимает все более и более значительные размеры, и неблагоугодно ли будет командировать г-на штаб-офицера корпуса жандармов в случае, если его прев. генерал-майор Дренякин не может прибыть сам, причём имеем честь довести до вашего сведения, что по малочисленности патронов на людях при ротах и, имея в виду в нескольких селах уже волнение, сочли за необходимое потребовать патронный ящик.
Ранцев, Семёнов, Кондагоров.
ПОГА, ф. 5, д. 3951. л 64. - Подлинник.

№ 9.
Апреля 15. - Рапорт Временной комиссии керенского уездного суда губернатору Толстому о передвижении войск на территории восстания.

Впоследствии своего рапорта от 13 сего апреля за № 6 Временная комиссия, состоящая в селе Кандевке по случаю волнения, как в означенном селе Кандевке, так и в некоторых селах и деревнях крестьян по ложным толкам о неповиновении помещикам и неисполнения никаких повинностей, имеет честь донести в. с. что командир Казанского пехотного полка отношением на имя г-на предводителя от 13 сего апреля за № 17 уведомил, что к стороне деревни Черногай Чембарского уезда передвинуты роты 1, 3 и 4 в село Поим, куда также направлены из города Верхнего Ломова стрелковая рота; все роты должны иметь по 10 патронов боевых на ружье и на четыре дня сухарей. Сверх того при первой стрелковой роте, под ее конвоем, отправлен патронный ящик с патронами и два полуфурка с сухарями.
Всеми ротами, отправленными как к Поиму, так и к Кандевке, поручено командовать подполковнику Черняевскому, отправившемуся к Поиму, с коим не угодно ли будет войти в сношение для большего единства и связи в распоряжениях, и он же снабдит патронами и сухарями в случае надобности.
Гг. подполковник Черняевский и штаб-офицер корпуса жандармов прибыли на место в село Кандевку, первый - 13, а последний - 14 числа, и 14 же числа г-н генерал- майор Дренякин отношением за № 12 г-на предводителя уведомил, что для усмирения крестьян села Кандевки он не может прибыть на место происшествия ранее потушения им возмущения в селе Черногае и окрестных деревнях Чембарского уезда, время окончания не может быть им в точности определено и что в принятии более резких мер для усмирения в селе Кандевке он полагает более удобным приступить по прибытии его в означенное село. По случаю же стечения в село Кандевку народа из трёх уездов: Чембарского, Керенского и Тамбовской губернии, Моршанского, и волнения их, г-н предводитель счел необходимым ещё вытребовать к находящимся в селе Кандевке трём ещё четвёртую роту, о чём и сообщил командиру второй роты 3-го баталиона Казанского полка сего же 14 числа за № 9, которая сего числа и прибыла в село Кандевку.
Между тем, на имя станового пристава 1 стана сего 15 числа получено в Кандевку отношение священника села Никольского, Шичкилей тож, Громова от 14 сего апреля, что разных господ крестьяне насильственным образом ворвались к нему в дом многочисленною толпою и с угрозами требовали от него какую-то вольную, почему он и выдал им манифест. Вместе с тем ему ж, становому приставу, прислано письмо от живущей в селе Никольском г-жи Булушевой, что и у нее крестьяне и дворовые люди вышли совершенно из повиновения и делают грубости и угрозы, а равно становой пристав известился через своего письмоводителя, что в селе Черкасском, где находится становая квартира, в имении г. Охотникова, 14 числа собралась на площади толпа народа, из крестьян села Никольского, деревни Ильинской, к ним присоединились и черкасские крестьяне и располагаются требовать от священника села Черкасского какую-то окончательную вольную.
Ранцев, Семёнов, Кондагоров.
ПОГА, ф. 5, д 3951. лл 75 - 76 - Подлинник.

№ 10

Апреля 22. - Рапорт Временной комиссии керенского уездного суда губернатору Толстому о расстреле крестьян в с. Кандиевке 18 апреля.

Временная комиссия в дополнение рапортов своих от 11 и 13 апреля за № 1 и 6 имеет честь донести, что свиты е. и. в. генерал-майор Дренякин на отношение председателя комиссии, керенского уездного предводителя дворянства от 12 апреля за № 3, таковым же отношением от 14 апреля за № 12 уведомил, что для усмирения крестьян села Кандевки его превосх. не может прибыть на место происшествия ранее потушения им возмущения в селе Черногае и окрестных деревнях Чембарского уезда, время окончания коего не может быть им в точности определено. Из имеющих же у него сведений, что четыре роты Казанского пехотного полка направлены в село Кандевку в распоряжение и к принятию более резких и решительных мер для усмирения упомянутых крестьян, его превосх. полагает более удобным приступить не ранее его прибытия в сказанное село.
Наконец, 16 числа, генерал-майор Дренякин прибыл в село Кандевку и дал предложение комиссии, что на основании имеющегося у его превосходительства высочайшего повеления, он непосредственно принимает на себя все действия с их последствиями по усмирению крестьян, а потому действия свои комиссия должна прекратить.
По распоряжению генерал-майора Дренякина 18 апреля в толпу бунтовавших крестьян сделано было нижними чинами 9 роты Казанского пехотного полка три залпа по ширинежно, через ряд из гладкоствольных ружей и выпущена 41 пуля. Причём оказалось убитых 8, а раненых 28 человек, а остальные бунтовщики тут же взяты были вооруженною силою. 18 числа по конфирмации его же превосх. некоторые из них, главные виновные, наказаны шпицрутенами сквозь строй и высланы по назначению, а некоторые, менее важные, наказаны розгами.
Остальные затем крестьяне обязались повиноватся бывшим их помещикам и исполнять все повинности согласно высочайшего манифеста... В настоящее время в этом крае спокойствие восстановлено.
Ранцев, Семёнов, Кондагоров.
ПОГА, ф 5, д 3051, лл 148 - 149 - Подлинник.

№ 11.
Апреля 17. - Письмо А. М. Дренякина губернатору Толстому о прибытии его в с. Кандиевку.

Милостивый государь граф Егор Петрович!
Вчера в 5 часов вечера приехал в Кандиевку прямо к толпе неповинующихся и, несмотря на все мои увещевания до нездоровья, не успел усовестить. Бунтующие ни на работы, ни на оброк не ходят. В Высоком оставил я одну роту, сюда привёл две роты, итого три роты Казанского полка, бывшего при мне, так что здесь теперь 6 рот Казанского полка при полковом командире; посылал священника со крестом уговаривать бунтовщиков, но все тщетно. Что делать? Посему завтра в прекращение всеобщего волнения, если не покорятся и не выдадут волнующего весь край ... крестьянина с. Высокого г-на Кожина Егорцева, выдающего себя за покойного в. кн. Константина Павловича, то, суди меня господь и государь, употреблю пули, а потом поеду на Покровское, где в версте генерал Винценгороде, в версте с. Соломинка, - там, так же буду действовать. Не пожалею отрезать палец в гангрене, чтобы спасти руку.
Александр Дренякин. Село Кандевка, Керенского уезда.
ПОГА, ф 5, д 3951, лл 84 - 85. - Подлинник

№ 12.
Апреля 19. - Телеграмма пензенского губернатора Толстого министру внутренних дел С. С. Ланскому о том, что Л. В. Егорцев назвался в. кн. Константином Павловичем.

Керенская Кандеевка пренебрегает увещание, крестьянин Егорцев назвался Константином Павловичем. Вчера Дренякин готовился кончить силою. Толстой.
ПОГА, ф 5, д 3951, л 90 - Отпуск

№ 13.

19 апреля. - Из письма Дренякина Толстому о Л. В. Егорцеве.

...Я исполнил свои долг и если бы не решился, то пожалуй огонь возмущения разнесся бы далеко... Захваченный мною 16 числа из толпы отставной солдат 70 лет Елизаров, хотел миром меня охватить, а скрывшийся молокан Егорцев, села Высокого, которого бунтовщики всюду водили как архирея под руки, нося за ним скамейку, главный зачинщик, пугал народ виселицею, кто не пойдёт на барина и ободрял их тем, что говорил: «начальников будем их вешать». Как Пугачёв 2-ой...
ПОГА, ф. 5. д 3951, л. 98 - Подлинник.

№ 14.

23 апреля. - Из письма Дренякина губернатору Толстому о расправе с участниками Кандиевского восстания.

Милостивый государь граф Егор Петрович!
Передо мной лежат два ваших письма от 19 апреля, полученные с вещами, и от 20 апреля, вручённое мне вчера в обеденное время И. О. Островидовым, за командирование которого в помощь мне и за присылку вещей приношу В. С. душевную благодарность! Г-ну Островидову я поручил распоряжение по отправлению из Чембарского острога 33-х человек бунтовщиков, сосланных в рудники и на поселение в Сибирь.
Первая Кандеевская партия 26 числа выступит из Чембара под конвоем 1 стрелковой роты Казанского полка, доведёт их до Каменки, где я оставляю две роты майора Потехина (Владимирского полка), которые примут колодников, приведут их в Пензу, куда и я привезу мою конфирмацию. Из Каменки 1 стр. рота Казанского полка пойдёт на свои постоянные квартиры. Другие же партии колодников пойдут в своё время этапным способом по распоряжению г-на Островидова. В среду 26 апреля поеду с двумя ротами в Подгорное гр. Виельгорского наказывать виновных из его вотчины 18 преступников, а на. ночь в с. Покровское, где две роты уже стоят. Там 27-го рассчитаюсь с тамошними бунтовщиками, уже кающимися, а 28 для того же - в с. Высокое, где всё тихо и усердно сами же ищут Егорцева, оттуда проездом - в Чернышеве графа Уварова, загляну и в Черногай - посмотреть, держат ли своё слово и работают ли? Так что по наказании в Поиме собранных туда из Черногая арестантов, надеюсь 5-го мая лично пересказать вам всё мною и войсками пережитое и привезти вам радостную весть, что всё приходит в должный порядок, о чём вчера доложил государю императору по телеграфу через Кирсанов.
Копия 22 апреля 1861 с. Кандеевка.
«Имею счастие принести в. в. верноподданническое поздравление с светлым праздником и донести, что всё приходит в желанный порядок. Усмирявшие войска с бивуак безбоязненно переводятся в избы»...
Из пограничной Тамбовской губ. имеются частичные сведения, что там всё также успокаивается; употребляются главно розги, и назначение в ссылку на поселение.
Александр Дренякин.
ПОГА, ф. 5. д. 3951, лл. 117 - 118 - Подлинник.

№ 15.

24 апреля, - Из письма Дренякина губернатору Толстому о расположении воинских команд в Чембарском и Керенском уездах.

Милостивый государь граф Егор Петрович!
Считаю долгом довести до вашего сведения, что в настоящее время военная сила стоит на следующих местах: 10 тарутинская рота - Ершово, Казанского полка 4 роты— Кандеевка; 2-е роты - Покровское, одна рота - Высокое, одна рота - Поим и одна рота - Чембар, которая 24 числа передала в Каменке арестантов, идущих туда, 2-м ротам Владимирского полка. Сегодня еду в Большой Буртас графа Виельгорского. К вечеру вернусь в Кандеевку. Сегодня две роты перевожу в Покровское и арестантов ещё не наказывал. Завтра сам еду в Покровское, где со вчера Лакс и Енгалычев разбирают там арестантов. Там накажу виновных, потом разбирать виновных буду в Высоком, где содержатся Коровяков и Чернов. Черногай повидаю проездом в Поим, где дожидаются меня 25 арестантов уваровских; по решении их пойду в Чернышево с деревнями поговорить, с бывшим управляющим Черноголовкина, которого собирались убить, но один крестьянин не дал, - всё это возьмёт не менее 6 дней...
Александр Дренякин.
ПОГА, ф. 5, д. 3951, л. 121 - Подлинник.

№ 16.
Апреля 23. - Рапорт исправника Городского губернатору Толстому о поисках Л. В. Егорцева в пределах Нижнеломовского уезда.

21 сего апреля от его превосходительства свиты е. и в. генерал-майора Дренякина прибыл ко мне в город Нижний Ломов поручик Лесовский для розыска в Нижнеломовском уезде временнообязанного г-на Кожина, крестьянина Чембарского уезда, села Высокого, Леона Егорцева, вследствие чего я тотчас с ним отправился в село Студёнку, в котором, как объявил мне Лесовский, должен будто бы находиться Егорцев у временнообязанных крестьян г-на Фролова. По пути пригласил квартирующую в заштатном городе Верхнем Ломове 2-ю стрелковую роту Казанского е. и выс. в. кн. Михаила Николаевича полка, содействовать мне в отыскании крестьянина Егорцева в селе Студенке.
Прибыв с ротою на место еще до рассвета, сейчас же окружили цепью всё имение помещика Фролова, так что удалиться из окружённого места никому не было возможности. Тогда отправился с обыском не только по домам и строениям, но и самым потаенным местам гумен и огородов, осматривая вместе с тем и ометы соломы и сена, но Егорцева не отыскал. Но по расспросу узнал от конторщика господина Фролова - Филиппа Климова, что дворовый человек или крестьянин Чембарского уезда, села Высокого, г-на Кожина Леон Егорцев на нынешней неделе был в селе Студенке, в доме у временнообязанных крестьян г-на Фролова - Барабановых. При спросе мною, крестьяне Наум и Фрол Васильевы, Барабановы и жёны: первого - Пелагея Григорьева и последнего - Дарья Севастьянова, при всех убеждениях моих упорно показывали, что у них в продолжение недели из посторонних никого не было, и все убеждения мои к сознанию их остались без успеха, затем я вынужден был из них Наума Васильева наказать полицейскими мерами, тогда он показал, что в отсутствие его на мельницу в их дом приходил во вторник (18 числа) утром рано Леон Егорцев, который, пообедав, вскоре ушёл из их дома, сказав, что он пойдёт в город Нижний Ломов к временнообязанному дворовому человеку г-на Фролова, Лаврентию, который у кого-то в городе Нижнем Ломове находится в кучерах, с тем чтобы сказать ему о болезни его родственника, находящегося в селе Высоком; из Студенки пошёл по дороге по направлению к городу Ломову, о чём слышал он от своих семейных. Всё это впоследствии при уликах Наума Васильева подтвердил брат его Фрол Васильев и жена его Пелагея Григорьева, и жена Фрола Дарья Севастьянова с тем, что Егорцев во время бытности у них, кроме объясненного, ничего не говорил; при этом Фрол Васильев добавил, что он во вторник утром с крестьянином Фёдором Степановым перекрывал свою избу и тогда Егорцев пришёл к их двору через гумны.
После этого узнал я, что в селе Титове, где есть также имение господина Фролова, у Егорцева есть родственник-крестьянин Кузьма Бирюков, почему нашёл нужным отправиться в село Титово для розыска. По приезде туда в доме Бирюкова и в домах соседей его также делал обыск, но Егорцева не нашёл, а Бирюков показал, что у него Егорцева не было и был ли он в селе Студенка, он не знает. По секретному же розыску моему в городе Нижнем Ломове оказалось, что крестьянин или дворовый человек, временнообязанный г-на Кожина Егорцев па прошлой неделе в среду (19 числа) был в городе Нижнем Ломове и ночевал в доме нижнеломовского 3-й гильдии купца Баркова, который приходил к кучеру Баркова Лаврентию Никитину, а утром, в четверг (20 числа), из города Нижнего Ломова пошёл по дороге, по направлению к селу Высокому, о чём отобраны мною показания от купца Баркова и кучера его Лаврентия Никитина и сего числа представлены к его превосходительству. И между тем о поимке Егорцева в селах Нижнеломовского уезда, которые находятся по тракту в село Высокое, мною сделано распоряжение, а на случай, не находится ли Егорцев еще в настоящее время в городе Ломове, о розыске его сообщено секретно, сего же числа, господину Нижнеломовскому городничему.
О всём этом в. с. почтительнейше имею честь донести земский исправник Городецкий.
ПОГА. ф. 5, д. 3951, лл. 129 - 130 - Подлинни.

№ 17.

6 июля — Сообщение тамбовского губернатора Данзаса пензенскому губернатору Толстому о смерти Л. В. Егорцева.

Вследствие дошедших до меня сведений о том, что крестьянин с. Высокого, Пензенской губернии, помещика Кожина, бывший главным виновником происходивших в Пензенской губернии беспорядков, - в селе Сенцовке, Липецкого уезда, умер: я предписывал местному земскому исправнику произвесть об этом точнейшее дознание.
Ныне исправник донёс мне, что действительно крестьянин г. Кожина, села Высокого, Леон Васильев Егорцев, 65 лет, умер с 15 на 16 мая в селе Сенцовке в доме дальнего родственника своего государственного крестьянина Парамона Фёдорова Горохова, куда он пришёл за день перед смертью, сказавшись, что ходил в город Задонск на богомолье и на возвратном пути почувствовал себя весьма слабым. При погребении его, бывшем 18 числа, была родная его дочь Липата Леонова Бирюкова, проживающая близ села Сенцовки в деревне Ашани, имении того же Кожина.
Долгом считаю уведомить о сем в. с.
Гражданский губернатор Данзас.
ПОГА, ф, 5, д. 3951, л. 201 - Подлинник.

№ 18
27 мая. - Прошение крестьянок д. Никульевской Чембарского уезда, поданного пензенскому губернскому прокурору, о разрешении им следовать с мужьями в Сибирь.

Мужья наши в минувшем апреле месяце за возмущение осуждены военным судом к ссылке на поселение, а мы имеем добровольное желание с детьми своими следовать за ними.
А как в предписании чиновника особых поручений, состоящего при начальнике Пензенской губернии, г-на Островидова, от 3 мая за № 190 сказано, что, на основании существующих законов, дети наши мужского пола до 5, а женского до 10-ти лет также могут следовать с нами, а увольнение детей старше упомянутых возрастов зависит от владельца и общества.
Вследствие чего мы представляем копии с 10 народной переписи о наших семействах и покорнейше просим ваше высокородие о дозволении нам с детьми следовать за мужьями, сделать законное распоряжение.
В чём и осмеливаемся ожидать всемилостивейшего разрешения.
К сему прошению вместо упомянутых крестьянских жёнок Усовых, Шебуняевой и Чешикиной неграмотных, по их личной просьбе села Пачелмы государственный крестьянин Петр Фёдоров руку приложил.
ПОГА. ф. 6, д. 3537. л. 83 - Подлинник.

СПИСОК СОКРАЩЕНИИ

в. в. - ваше величество.
в. с. - ваше сиятельство.
высокопрев. - высокопревосходительство.
г-жа - госпожа.
гг. - господа.
г. г., г-н - господин.
гр. - граф.
губ. - губернский.
д. - деревня.
е. в. - его высочество.
е. и. в. - его императорское высочество.
его им. выс. в. кн. М. Н. — его императорское высочество великий князь Михаил Николаевич.
пр. двор. - предводитель дворян.
превосх. - превосходительство.
с. - село.
у. - уезд.

Вернуться в «История Чембарского уезда (Белинский район)»

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 1 гость